В дальнем углу, в красном вельветовом платье, свободно развевающемся вокруг её толстого тела, сжалась фрау Григоу, зажимая руками рот, рот, безостановочно выкрикивающий: — Погибло! Погибло! Это портьеры, это плохие горелки! Плохие горелки, портьеры! Погибло! Погибло! Погибло!
Вдруг все пожарные шланги поднимаются, корчатся, изливая мощные потоки. Вернулся дым и взвились облака пара. Эстерхази чувствовал, что задыхается, чувствовал, что его уносят могучие руки Херрекка, горного цыгана. Через мгновение он закричал: — Я в порядке! Поставь меня. — Оглядевшись, он увидел встревоженное лицо Лобаца, который, увидав, что Эстерхази на ногах и явно пришёл в себя, молча указал на два тела на тротуаре улицы Бонапарта.
Мургатройд. И Полли Чармс.
[Позже Лобац спросил, — Что вы узнали, когда положили пальцы на голову англичанина? — И Эстерхази ответил: — Больше, чем я когда-либо расскажу.]
Эстерхази бросается к ним. Но, хотя он вслух проклинал отсутствие своих гальванических батарей и хотя применял все пригодные средства — сердечные лекарства, инъекции, соли аммиака — он не смог вернуть никому из них ни дыхания или движения.
Лобац медленно перекрестился. Он тяжело произносит: — Ах, теперь они оба в лучшем мире. Она, бедная малютка, её жизнь, если назвать этот долгий сон жизнью… И он, негодяй, хотя думаю, что у него было множество сторон, может и больше — но, конечно, он искупил свои грехи, почти вытащив её в безопасность, пытаясь спасти ей жизнь, рискуя своей собственной, когда её волосы уже загорелись…
И действительно, большая часть невероятной массы волос сгорела — те массивные локоны, которые Мургатройд (кто же ещё?) должен был ежедневно и еженощно часами проходить щёткой и расчёсывать, заплетать и украшать лентами… надо надеяться, хотя бы мягко… невероятное обилие светло-каштановых волос, расплетённых на ночь, действительно сгорело, но немного ещё сияло, словно у коротко остриженного мальчика. И они виднелись в тусклом и вспыхивающем свете, сверкающие от влаги, сияющие каплями воды, которая погасила их пламя. Лицо девушки, такое же спокойное, как и обычно. Розовые губы всё так же чуть приоткрыты. Но, что бы она ни могла сказать, теперь это навсегда останется неизвестным.
А что касается Мургатройда, по крайней мере, Смерть наконец-то освободила его от всех причин скрываться и страшиться. Скрытный вид теперь совсем исчез. Его лицо выглядело совершенно благородным.
— Полагаю, вы можете сказать, что он эксплуатировал её, держал её в рабстве — но, по крайней мере, он рискнул своей жизнью, чтобы спасти её…
Один из оставшихся до сих пор сторожей, шагнул вперёд и почтительно отсалютовал. — Прошу пардону, господин верховный полицейский комиссар, — проговорил он. — Но это всё было не так.
— Что было не так? — огрызается Лобац.
Сторож, всё ещё почтительно, но довольно твёрдо: — То, что бедный джентльмен пытался, умирая, спасти бедную мисси. Но это было не так, господин верховный комиссар и профессор доктор. Это было, можно сказать, наоборот. Это она пыталась вывести его. О да, судари. Мы слышали, как он кричал, о Иисус, Мария и Иосиф, как он кричал! Мы не могли войти к ним. Мы огляделись вокруг и мы оглянулись назад, и там она вышла, вышла из пламени, то вела его, то тащила, а потом её прелестные волосы запылали и они оба упали почти к нашим ногам, и мы окатили их водой… Вот, значит, — заканчивает он, исчерпав своё красноречие.
— А, прекрати брехать, человече! — рычит Лобац.
Эстерхази, тряся головой, бормочет: — Смотрите, как быстро начинается процесс мифотворчества и легендарности… Ох! Господи! — Потрясённый, онемевший, он призывает Лобаца только жестом. Всё ещё стоя на коленях, Эстерхази безмолвно указывает на ступни Полли Чармс, Спящей Женщины. Это маленькие изящные ступни. Они, как и всегда, босы, обнажены. И Лобац, следуя слабому жесту, видит с потрясением, к которому его не подготовил даже опыт, что босые ноги мёртвой девушки глубоко исцарапаны, изранены и красны от крови.
Перевод: BertranD, декабрь 2022 г.