На всей территории Триединой Монархии Скифии-Паннонии-Трансбалкании лишь одна личность соответствует этому закону: и это, разумеется, неоспоримо великий и заслуженно известный Энгельберт Эстерхази, доктор юриспруденции, доктор медицины, доктор философии, доктор литературы, доктор наук, et sic cetera[2]; стража — его собственная частная стража, патрулирующая перед его собственным частным домом, номер 33 по Турецкой Улице.
Однажды, в середине поздней осени, грузный мужчина, облачённый в строгий серый костюм и серый котелок с высокой тульей, что было почти что мундиром сыскного отдела муниципальной полиции, приблизился к страже и вздёрнул брови. Стража ответила, отсалютовав мечами. Гость кивнул и, открыв дверь, вошёл в дом номер 33. Тут не было никаких мещанских штучек: ни молоточка, ни дверного звонка. В невысоком холле дневной швейцар Лемкоч поднялся со стула и поклонился.
— Господин инспектор.
— Спросите доктора Эстерхази, не примет ли он меня.
— Хозяин ожидает господина инспектора. Будьте добры, поднимайтесь. Я велю экономке подать кофе.
Посетитель, подавивший слабый вздох удивления, услышав первую фразу, слабо улыбнулся, услышав последнюю: — Скажите, Лемкоч, вашему хозяину известно абсолютно всё?
Сей верный седовласый служитель мгновение помолчал, а затем без сомнений ответил: — О да, господин инспектор. Всё. — Он ещё раз поклонился и удалился по своим делам.
Посетитель тяжело зашагал вверх по ступеням, покрытым ковровой дорожкой цвета бычьей крови, будто пылающей в газовом освещении. Это были соединённые куски некогда бесценного исфаханского ковра, который пострадал во время Великого Пожара 93-го и был поднесён в дар неофициальным объединением худших армянских торговцев.
— Это — на память, — пояснил их представитель.
И Эстерхази ответил: — Это лучше, чем на скорбь.
Теперь же он сказал: — Добро пожаловать, комиссар Лобац. Как знаете, вам всегда добро пожаловать, потому что вы иногда привносите зиги, когда я увлекаюсь загами. Но этот дело о молодой англичанке, Полли Чармс, обещает быть, по крайней мере, отчасти интересным.
Лобац моргнул, бросил почтительный взгляд на подписанную фотографию Его Величества в серебряной рамке, обдумал несколько вариантов начала беседы, в конце концов выбрав третий.
— Ваш швейцар вышколен до честной прямоты, — сказал он. — Он поприветствовал меня просто „господином инспектором“, а не каким-нибудь „благородным офицером“, с пренебрежительной ухмылкой и полускрытым взглядом искоса, которыми меня награждают слуги в некоторых домах… не стоит говорить, где именно. Все знают, что мой отец — мясник, и что его отец таскал туши на Бычьем Рынке.
Эстерхази отмахнулся от этой темы. — Все слуги — снобы, — заявил он. — Неважно. Вспомните, что один из маршалов Бонапарта ответил пережитку Старого Порядка[3], заявившему ему: «— У вас нет предков. — Взгляните на меня, — ответил тот, — Я и есть предок».
Толстые губы Лобаца медленно и тихо повторили фразу. Он кивнул, достал из кармана маленький блокнотик и записал её. Затем ему в голову пришло: — Скажите… доктор. Объясните, как вы узнали, что я пришёл насчёт Полли Чармс… — Его взгляд привлекла другая картинка в рамке, но в ней он признал карикатуру Кланка, известного газетного художника: сверхъестественно высокая и тонкая фигура, с носом, как игла и лбом, раздутым по бокам, словно рыночная сумка домохозяйки. И он удивился, почти с горечью, как Эстерхази удавалось не впадать в ярость, когда он на неё смотрел — и даже поместить её в рамку и выставить на всеобщее обозрение.
— Хорошо, Каррол-Франкос, — почти снисходительно начал Эстерхази, — Как видите, я получаю газеты из печати ещё непросохшими. Это значит, что ранний дневной выпуск „Осведомителя“ появляется здесь в одиннадцать часов. Естественно, никто не ищет в „Осведомителе“ ни сводку новых цен на серебро, ни новостей о передвижениях болгарских войск. Никто не читает его ради просвещения, все читают его ради развлечения. Заслышав об этом — этом показе, скажем так — получив „Осведомитель“, я сразу же пролистал до половины страницы „Мелочей“… как видите…
Лобац кивнул. И он тоже, что бы там слышал или не слышал, сразу пролистывал до половины страницы „Мелочей“, как только к нему в руки попадал дневной выпуск „Осведомителя“. И, невзирая на то, что уже брался за них один раз и дважды их прочёл, комиссар не только приготовился перечитать их в экземпляре, который Эстерхази развернул на столе, он вытащил своё увеличительное стекло. (Лобац слишком смущался носить очки, происходя из социального класса, который считал их признаком слабости или чванства.)
3
Старый порядок — политический и социально-экономический режим, существовавший во Франции приблизительно с конца XVI — начала XVII веков до Великой Французской революции