ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ
САМАЯ НЕОБЫЧАЙНАЯ!
СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА
30 ЛЕТ ДРЕМОТЫ 30
АНГЛИЧАНКА!!!!
САМОЕ НЕОБЫЧНОЕ ЗРЕЛИЩЕ!
ОНА БЕРЁТ ОТВЕТЫ ИЗ МИРА ЖИВЫХ
ИЛИ МИРА МЁРТВЫХ????? ПРИХОДИТЕ! И! СМОТРИТЕ!!!
И так далее. И тому подобное.
Толстая старуха с крашеными волосами и наряженная в старомодное платье из красного вельвета, угодливо улыбается им из билетной кассы.
— Лицензия, — произносит Лобац, протягивая руку.
Суетливо кивая, она тянется к кипе бумажек, привешенных на проволоку, снимает одну, изучает её, возвращает её, снимает другую, щурится на неё, кивает ещё быстрее и вручает её из окошка.
— Отлично, фрау Григоу, — говорит Лобац, возвращая лицензию. — Два билета, пожалуйста, — кладя монеты на прилавок.
Фрау Григоу, вместо того, чтобы кивнуть головой, быстро замотала ею и подвинула деньги назад, лукаво улыбаясь: — Гости, Благородные Господа, наши гости, о нет, нет, о нет…
Лобац становится красным, как платье фрау Григоу. — Билеты! — рычит он. — Заберите деньги. Заберите…
На сей раз она берёт их и поспешно протягивает билеты, медленно качает головой из стороны в сторону, улыбаясь всё ещё лукаво, но теперь ещё и озадаченно, словно настойчивость в оплате входа была частью странного поведения, требующего снисходительной терпимости. — Всегда рады видеть, — бубнит она стихающим позади голосом, пока они проходят в пыльный низкий холл, — …Благородные Госп… законопослушные… восхитит…
Лишь у одного из пяти или шести работающих газовых рожков в Выставочном Зале имелась калильная сетка и, по меньшей мере, двое из прочих были неисправны, что заставляло их мигать всякий раз, когда по улице проезжала подвода; в результате освещение было и скудным, и изменчивым. И из полумрака раздаётся мягкий голос, произносящий: — Билет? Билет?
Природа одарила мужчину,выступившего вперёд, благородной внешностью, но что-то другое превращало её во внешность скрытную. Большая голова, преимущественно крупные черты, с длинными белыми бакенбардами, подстриженными так аккуратно, что не выбивалось ни волоска, но сама голова была совершенно безволосой, даже по бокам. Голова склоняется набок и мужчина смотрит на них уголком выцветшего голубого глаза, когда принимает билеты. Эстерхази, почти машинально и довольно медленно, протягивает руку, возлагает кончики пальцев ему на голову и слегка проводит ими по поверхности… на миг…
Потом он отдёргивает их, будто обжёгшись.
— Френолог, — снисходительно, почти высокомерно бормочет человек по-английски.
— В том числе. — отвечает Эстерхази, также на английском языке.
Неприятные изменения проходят по лицу человека; его осунувшиеся и псевдоблагородные черты растворяются в потоке тиков и гримас. Его рот несколько раз открывается и закрывается. Затем: — Проходите, джентльмены, показ уже почти начался, — коряво произносит он на смеси ужасного французского и ломаного немецкого. И: — …один из самых необычайных феноменов века, — шепчет он, снова по-английски. Затем он, казалось, проваливается сам в себя, его голова склоняется, плечи горбятся и он отворачивается странным кручёным движением.
Лобац насмешливо смотрит на Эстерхази, и с изумлением и тревогой видит — даже в этом тусклом и прерывистом освещении — что его компаньон бледнеет и таращится, двигая челюстью вверх и вниз, в гримасе, которая может означать — могла означать у кого-то другого — оторопь…
Но, спустя миг, и лицо и человек стали прежними, за исключением того, что он быстро вытащил шёлковый носовой платок, отёр лицо и так же быстро убрал платок. И, прежде чем Лобац успевает сказать хоть слово, тонкий и почти призрачный звук возвещает, что граммофон начал изрыгать в атмосферу свои “научные примечания”. Требуется несколько секунд, за которые группа новоприбывших, очевидно, в основном клерков и тому подобное, использующих свой обеденный перерыв, входит в комнату… требуется несколько секунд, чтобы распознать во внезапном шуме и гаме, что граммофон выдаёт песню на французском.
Странный и удивительными были слова, странным и удивительным был голос.
Curieux scrutateur de la nature entière,
J’ay connu du grand tout le principe et la fin.
J’ay vu l’or en puissance au fond de sa minière,
J’ay saisi sa matière et surpris son levain.
Эти слова явно понимали лишь немногие из присутствующих, но, так или иначе, они затронули всех. Смутная тяжесть, непонятное послание; в исполнении примитивного механизма этот голос казался странным, неземным и причудливым: как ни странно, но эффект был прекрасен.