«Возьми… – настаивал шепоток. – В той книге много-много интересного…».
«Нельзя!» – упирался я.
«Нельзя… – соглашался шепот. – Но если очень хочется – значит, можно. Ты победишь желание, лишь исполнив его…».
Долгие семь дней я боролся с шепотом, старался его не слушать.
Я решил, что никогда ТАК не сделаю, потому что настоящие пионеры не берут чужого без спросу. А еще они воспитывают в себе силу воли.
***
На следующие выходные я пришел в библиотеку, твердо решив не смотреть в сторону «Декамерона».
Я считал себя настоящим пионером, и не смотрел.
Но, следуя навязчивому шепотку за левым ухом, ноги сами привели меня к запретной полке.
Опасливо озираясь, я отчаялся шагнуть за грань.
Я выдернул заветную книгу, шмыгнул в темный закуток и сунул толстенный желтый том в склизкой суперобложке за пояс.
А, поскольку, в ту пору я фигуркой походил на мультяшного Маленького Принца, то фолиант из серии «Библиотека всемирной литературы» выпирал из-под пиджачка, превращая воришку в беременного карлика.
Книгу обнаружили и нещадно изъяли, а меня, покусившегося на запретный плод, позорно отлучили от библиотеки.
Потом в школе на линейке позорили. Пришлось дать «честное пионерское слово», что больше никогда-никогда ничего-ничего чужого брать без спроса не буду.
Меня простили, но липкий осадок от того шепотка остался.
***
Словно ниточка сладкой слюны он тянулся за мною сквозь годы, подленько нашептывая, что если НЕЛЬЗЯ, но очень хочется, значит – МОЖНО.
Он подбивал на мелкие гадости, которых уже не помню.
С каждым разом преступать грань становилось все легче.
К счастью, дальше стыдных мыслей дело не заходило.
Я уже думал, что избавился от проклятого искусителя.
Но чертяка меня не оставил, убаюкивал, готовил пакость.
Глава шестая
Ретроспектива: осень 1992 года, Киевская область
***
Абсолютное мое грехопадение случилось уже после службы в армии и окончания исторического факультета в педагогическом.
В то время еще считалось обязательным отработать три года по распределению, и увильнуть было невозможно.
Меня послали в школу, в глухую деревню, где эта самая школа, да еще полуразваленный клуб, были центром цивилизации.
Хромоногий председатель колхоза, с видом благодетеля, отвел молодого учителя в замызганное общежитие, где выделил крохотную девятиметровую конурку с зарешеченным окошком. Там меня и поселил.
В общежитии жили такие же неудачники – перекати-поле – которые попали в эту сельскую дыру, и мечтали вырваться при первой возможности.
За стенкой у меня обитали строители – сезонные рабочие, ежевечерне шумно праздновавшие окончание дня, мешая читать, готовиться к урокам и высыпаться.
Остальные комнаты тоже занимал рабочий люд, который перебивался случайными заработками в доживавшем последние месяцы постперестроечном колхозе.
Люд этот вечерами кооперировался со строителями, принимал активное участие в гулянках, чем усугублял мое, и без того беспокойное положение.
В одной из комнат, в самом торце коридора, жила мать-одиночка с двумя дочерьми: шестнадцати и десяти лет. Звали женщину Варварой, было ей на ту пору за тридцать, но поскольку взяла она от жизни многое, то ее точный возраст определить было сложно. Зато дочки: Алинка и Лена – сущие ангелы, особенно старшенькая, смуглая, темноволосая, с карими глазами-вишенками, смутно напоминающая образ из заветной, вырезанной из журнала фотографии, хранимой в дневниках.
***
Я столкнулся с девочками в первый день своего поселения в общежитие, в конце августа. Это была обычная встреча будущих соседей, с ритуальным «Здрасьте».
Потом мы встречались в общем коридоре, и в школе на переменках, а с Алинкой еще и на уроках – я преподавал историю в девятом классе, где она училась.
Особых разговоров между нами не случалось, поскольку сестры меня сторонились, при встрече опускали глаза. Я тоже не обращал на них внимания – девочки как девочки, таких в школе десятки. Мало ли, кто на кого похож.
Тем более, в ту пору мое сердце терзали иные печали: с очередной своей институтской возлюбленной я расстался, новой не завел, а потому, до заживления еще ноющей душевной раны, решил покончить с делами сердечными.
Отчитав несколько уроков, я возвращался в свою конуру, где предавался чтению да кропал грустные стихи о неразделенной любви.
Так прошли пару месяцев. В школе у меня образовался вялотекущий роман с учительницей младших классов. Но поскольку она была прямой противоположностью образа из журнальной фотографии, то перспектив к развитию роман не имел.