– Угу, – кивнул Гриша.
Взгляд Бубенчика зацепился за венский стул.
– Подожди-ка. Мы сегодня разнообразим гулянку. Бери вон тот стул, – он кивнул на раритет с выгнутыми массивными ножками. – И вот, – полез в ящик стола, достал длинное шило. Воткнул в гобеленовую обивку. – Занеси на «Площадь», и поставь возле виселицы.
Глава двадцатая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
– Пора, – сказал Бубенчик. Отставил чашку и поднялся из-за стола.
Мы с Маричкой тоже встали со скрипучих стульев.
Настенные часы показывали полночь – время поэтов, воров и любовников. А еще – время мучений и смерти для двоих, неизвестных мне людей. Но живых, из плоти и крови, которым болит.
«А мне – безразлично! Почему я должен их спасать?».
Ведомые Бубенчиком мы прошли путаными коридорами и поднялись на восьмой этаж. Еще по пути к «Площади» я чувствовал в том месте галдеж, топот, грубый прокуренный мужской смех и визгливый женский.
Я не ошибся – народу набралось человек пятьдесят: в большинстве – мужики, но были и женщины, и совсем девчонки, видимо студентки. Они жались у стен и по периметру лобного места – прямоугольной площадки, метров пять в длину, и три в ширину, застеленной рваным брезентом в бурых пятнах.
На брезенте стоял здоровенный деревянный чурбан с вонзенным в него топором – на таких в мясных отделах разделывают туши; рядом – большой металлический стол, опять же – для разделки мяса; за ним тумбочка, накрытая серой грязной тряпкой. К чурбану был прислонен венский стул, в спинке которого торчало огромное шило.
На одной из колонн, у края площадки, была смонтирована металлическая лесенка в человеческий рост, по типу шведской стенки, только в несколько раз шире.
Над площадкой висели три веревочные петли, закрепленные на потолочной балке. Под каждой петлей стояло по маленькому детскому стульчику с нарисованными веселыми зверюшками.
***
– Слава нации! – выкрикнул Бубенчик, ступив на середину площадки.
– Смерть ворогам! – откликнулась толпа. – Москаляку – на гилляку!
Собравшиеся заулюлюкали, завизжали.
Бубенчик подошел к металлическому столу, присел.
Мы с Маричкой примостились с краю площадки, за спинами первых рядов, в тени одной из колонн.
Бубенчик нашел меня глазами, кивнул, чтобы подходил ближе. Я отмахнулся. Он недоуменно снизал плечами.
«Не знаю (и знать не хочу!), каким был сотник Кутница раньше, но сейчас его – то есть меня – явно подозревают.
Надеюсь, до разборов не дойдет… Нужно уходить, пока не поздно!».
– Куда? – Маричка-ангел цапнула меня за рукав. – Ты не забыл, что без меня в свое тело вернуться не сможешь?
– Не забыл.
– Тогда жди. Сейчас приведут. Мы им поможем. И домой.
***
Толпа зашумела, расступилась. Огромный мужик, недавно встреченный в фойе, втянул на веревке давешнего солдатика внутренних войск. Подвел его к металлической лесенке, пристегнул наручниками.
Бубенчик оживился, плотоядно улыбнулся, радостно потер ладони.
Следующей привели девушку, или женщину – возраст определить было трудно, поскольку лицо ее превратилось в огромный синяк. Глаза потухшие, безразличные, длинные волосы сбиты в грязные колтуны. Одета в растерзанную милицейскую рубашку без погон. И все! От пояса она была голой. Полы рубашки едва прикрывали бедра, до конца не пряча рыжеватую промежность. Ноги в ссадинах и кровавых подтеках. Она едва переставляла ноги за звероподобным дядькой, тащившим ее на аркане.
Под всеобщее ликование и задорный свист, тот подтянул женщину к решетке, закрепил руки над головой; затем пристегнул ноги, каждую по отдельности, предварительно раздвинув на максимальную ширину.
Дядька отошел, полюбовался на распятую, а затем наотмашь шлепнул ее ладонью в промежность. Пленница взвизгнула, попробовала свести колени, но наручники, охватившие тонкие лодыжки, не пускали. Так и повисла на руках, скуля, как побитая собака.
Толпа зашлась в экстазе.
– Что, больно, курва?! – зарычал Бубенчик. – Нашим побратимам тоже больно, когда мусора бьют их резиновыми дубинками, травят газом и раздевают на морозе.
Он перевел дыхание, окинул взглядом зрителей. Затем подошел к решетке, к которой были пришпилены солдатик и полусомлевшая женщина.
– Мы вас будем вешать. Но сначала – представление. Наши герои заслужили небольшой концерт.
Глава двадцать первая