Страшно подумать, что тогда!».
***
– Фамилия, имя, отчество? – спросила меня усталая женщина-следователь с погонами майора на форменном бушлате.
Она была чем-то похожа на ту избитую и полураздетую бедолагу, которую Бубенчик обещал изнасиловать ножкой от венского стула.
«Может я спас ее своим побегом… Или еще большую беду накликал».
– Фамилия, имя, отчество, – монотонно повторила женщина и зевнула.
Я глянул на дешевенькие китайские часы, закрепленные на несущем столбе следовательской палатки: половина шестого утра.
– Убейте меня, ну пожалуйста… – заскулил я. – Убейте!
– Ему не я нужна, и не райотдел – объяснила следователь сержанту, что стоял у меня за спиной. – Ему нужна психиатрическая бригада… В Киеве своих психов хватает, а тут еще со всей Украины понаехали.
На улице затопотало, зашелестело. Полог палатки отскочил, и в шестиметровое брезентовое пространство ворвался высокий парень в «беркутовской» форме, без шлема.
– Где задержанный? Покажите? – залопотал парень, оглядывая палатку. Он вперил в меня воспаленные красные глаза. На его правой щеке алел незаживший ожег.
– Что вы себе позволяете, лейтенант! – возмутилась следователь. – Выйдите, иначе…
– Это он! ОН! – заорал лейтенант, и тычком залепил мне в челюсть.
Мир взорвался мириадами разноцветных искорок, будто одновременно подожгли пучок бенгальских огней. Я припечатался спиною в сержанта, и только поэтому не улетел с табурета, и не унес за собой палатку.
– Прекратить! – визжала женщина. – Сержант, успокойте его! Если с задержанным что-то случится…
– Это он! Их палач. Один из них. У него еще фамилия такая паскудная… Эти суки наших ребят в Доме Профсоюзов пытают. Он лично Довженка из второго взвода паяльной лампой жарил, как свинью…
Второй удар ногой пришелся мне в лоб, затем в живот, затем в грудь.
Сержант его не останавливал. Женщина притихла. Или мне показалось, что притихла, поскольку после удара в грудь и треска собственных ребер, я почувствовал, как выхожу из распластанного на полу, дрожащего в предсмертных конвульсиях тела.
***
Спустя мгновение, преодолев вязкий туман, я разлепил глаза.
Я находился в своем старом доме за сто километров от Киева. Рядом сопела Вера, повернувшись ко мне спиной.
«У меня получилось вернуться! Даже без ИХ помощи…
Или кто-то помог?».
Глава двадцать четвертая
7 – 13 февраля 2014 года
***
Сельская жизнь потекла своим чередом: неуютная, зимняя, убогая – с удобствами во дворе и душем из лейки. Конечно же, я Веру жалел, и она ходила на ведро.
Я наблюдал за девушкой, видел, как она от этого страдает, и хотелось выть от тоски.
Следующим горем, которое саднило во мне, было страшное ночное приключения, от которого я не мог отойти, все возвращался и возвращался мыслями в страшный дом, к виселице на восьмом этаже и разделочному столу.
Я терзался вопросом: как сложилась судьба того бедного солдатика и женщины-милиционера?
Последнюю мне было жальче – возможно потому, что она женщина; что ее нужно нежить, ласкать и целовать, а не разворотить ей промежность фигурной ножкой от венского стула.
А еще мне было жалко Аню. Я чувствовал, как она плавает обездвиженным бревном в серой холодной воде, как смотрит сквозь лед мертвыми рыбьими глазами.
Я боялся, что все они станут приходить ночами: и Аня, и безымянный солдатик, и женщина-майор, и десятки тех, неизвестных, которых убил своими ЖЕЛАНИЯМИ.
Я загодя клал под подушку шило, чтобы штрыкнуть себя в бедро и прервать страшное представление, когда они начнут сниться.
***
Но прошла одна ночь, затем вторая, третья – никто меня не тревожил. Ангел Хамуил, от которого я сбежал, тоже не появлялся.
Я успокоился и стал медленно жить, настраивая наш убогий быт.
Однако постоянно чувствовал, как за мною наблюдают внимательные невидимые глаза. Я знал, что они не позволят мне отвертеться от предназначенной судьбы, направят и оберегут. Как оберегли, когда я отчаялся на свой страх и риск покинуть тело Василя Кутницы, и возвратиться в свое, что находилось за сто километров.
«Но лучше об этом не думать».
***
Потянулись однообразные сельские дни. Мы обустраивались.
Я заготовил дров, навел контакты с дальними соседями.
У них, за копейки – по сравнению с киевскими ценами – накупил картошки, овощей даже круп домашнего производства.
Выбрав погожий солнечный день, мы с Верой пошли на сельское кладбище, я показал ей могилы мамы, бабушки и деда под трухлыми деревянными крестами. Мы даже немного прибрали, стараясь не думать о том, что наша зимняя уборка бессмысленна.