Я вышел из комнаты незадолго до ужина. Большая гостиная утопала в полумраке. Я нашел выключатель сбоку от двери и зажег свет: на конце провода висела голая лампочка. Оглядевшись, я понял, почему мне так не понравились обои: на стенах не было никаких украшений, а XVIII век предполагал декоративные панели и лепнину. Все было демонтировано, само собою разумеется, продано, а потом заново оштукатурено и обклеено обоями. Когда это случилось? В семнадцатом году? Или уже после двадцать девятого? Следовало бы просто выкрасить все бледно-серой краской, но, вероятно, желая задекорировать разорение, гостиную оформили на слегка старомодный манер, по вкусу тогдашней хозяйки «Ла Дигьер».
Я был один и снова поддался любопытству. Большая комната, примыкавшая к спальне Альбертины, пустовала, следующую, должно быть, иногда использовали как спальню для гостей: здесь стояли кровать, шкаф и сильно пахло затхлостью. Я понял, почему меня здесь не поселили: чтобы сделать помещение обитаемым, его пришлось бы три дня кряду проветривать, настежь распахнув окна, да промывать пахучими моющими средствами. Здесь, как и в галерее, камин разобрали и заменили маленькой дровяной печкой. Осталось ли в этом доме еще хоть что-нибудь ценное?
Пора было отправляться на кухню.
Семья сидела за столом, и Мадлен подавала еду, не дожидаясь моего появления. Значит, меня считают своим. Я удивился, увидев Жерома и Антуана: похоже, они ужинают здесь каждый вечер — на полупансионе, за двадцать евро? — подумал я, уже без давешней иронии.
Предметом жаркого спора был Сарин грузовичок: Жером подыскал тормоза на стоянке разбитых автомобилей, но клялся, что делает это в последний раз, предупреждал, что они не в лучшем состоянии и что, продолжая в том же духе, Сара рискует разбиться в каком-нибудь повороте.
— Роль сиротки, мамочка, не подходит к моему типу лица, — сообщила Адель.
— Прежде чем врезаться в дерево, не забудь назвать сестре пароли ко всем файлам, — добавила Клеманс.
— Не знаю, как я выбью из Мерсье, Ларсенуа и Патюрье деньги, которые они тебе должны, — пожаловалась Шарлотта.
— А без этих денег мне вас не прокормить, — подвела итог Мадлен.
Теперь я понимал, что эти дурацкие шутки были признаниями в любви.
— Вы ужасные пессимистки. Я никогда не езжу быстро.
— Послушай, — сказал Жером, — за полторы тысячи евро я подберу тебе приличную подержанную тачку.
— И где мне взять эти деньги?
Я вспомнил, сколько стоила моя машина, и залился краской стыда. Стоит ли предложить им денег? Они не возьмут. «А как мы будем возвращать долг?» — со вздохом ответила Сара на предложение Шарлотты взять кредит.
— Когда ты в следующий раз решишь подвезти голосующую на дороге корову, твоя подвеска не выдержит.
— Коровы не ездят автостопом!
— Недавно ты сама подвезла барана до операционной.
— Не могла же я его оперировать в хлеву! Там антисанитарные условия.
Так они пикировались, пока всех не одолел хохот, и я сказал себе, что в подобном отношении к катастрофическим ситуациям и состоит умение жить.
Чуть позже Антуан спросил, хочу ли я осмотреть перекрытия здания. Я с восторгом согласился и неожиданно для себя заговорил о красоте несущих конструкций и о том, какое это наслаждение — любоваться гармоничностью элементов, приводил в пример дом Жака Кёра в Бурже и амбар в Лиссвеге. Я плохой оратор и редко бываю так многословен и велеречив, но они слушали меня чрезвычайно внимательно. Аудиторию не смущали ни корявые фразы, ни повторы, их интересовала суть, а не форма, они задавали вопросы, а если я забывал слово, мне тут же его подсказывали. Естественность этих женщин и меня заставила вести себя естественно — целых десять минут! — за что я буду им вечно благодарен!
После еды каждый вымыл свою тарелку и приборы в большом тазу с мыльной водой. Я понял, что здесь так заведено, а вчера ко мне просто отнеслись как к гостю. Вымытое расставляли на прибитых к стене сушилках, служивших одновременно полками для посуды: решение показалось мне очень изобретательным.
— Думаю, позаимствую вашу идею, когда в следующий раз буду проектировать кухню. Сара, вы скажете, куда перевести гонорар за авторские права?
— Непременно, — со смехом ответила она. — И учтите, я — акула бизнеса.
Потом мыс Антуаном отправились наверх.
Мы поднимались, и я с удовольствием преодолевал широкие проступи ступеней, столь типичные для XVIII века. «Ага! — подумал я. — Кое-что все-таки не продали!» Просторный поперечный коридор на втором этаже когда-то наверняка использовался как холл. Там все еще стояли два старых кресла и колченогий столик. Центральный коридор тянулся через весь дом, я насчитал по шесть дверей с каждой стороны. Последняя выходила на крутую, но широкую лестницу.