За столом сидели девять человек, мы ели, разговаривали, смеялись, и я вдруг понял, что ощущаю невыразимое блаженство. Я думал о своей жизни единственного ребенка, воспитанного матерью, веселой и умной женщиной. Мы много разговаривали, нам всегда было интересно друг с другом, но в доме звучали только наши с ней голоса и наш смех. Здесь было шумно, один задавал вопрос, другой отвечал, еду передавали с одного конца стола на другой, кто-то все время вскакивал и что-нибудь приносил… Мне впервые в жизни показалось, что я попал в семью.
И мне это понравилось.
Около трех я вернулся к себе, в комнату госпожи ла Дигьер, и начал просматривать и дополнять сделанные накануне заметки, потом описал сегодняшнее утро и свой разговор с Адель и Клеманс. Ночью я мало спал и решил, что сиеста мне не повредит.
В семь часов я отправился вниз. В галерее, как обычно, раздавался стук «Ундервуда»: Адель печатала, скрючившись и положив слева тетрадь, а справа — стопку бумаги. Она была так поглощена работой, что даже не услышала моих шагов, а я постарался проскользнуть незамеченным.
Вечер был удивительно теплым. В сад вынесли старый стол и несколько стульев, Мадлен и Шарлотта разливали аперитивы, Сара, Жером и Антуан вели оживленный разговор, и мне захотелось к ним присоединиться. Мое появление не вынудило их сменить тему, а говорили они о Вотрене.
Он знал, что Альбертина звонит каждый вечер, и его снедало желание остаться и узнать новости. Но слушать, как та, в которую он влюблен, рассуждает о своих ухажерах? А с другой стороны — как выставить за дверь человека, три субботних утра подряд расширявшего огород? Чувства Вотрена понятны, но он сам во всем виноват. Ну почему, скажите на милость, он ни разу не сделал Альбертине предложения?
А сделай он все-таки это предложение и прими его Альбертина, он бы не смог поддерживать на плаву «Ла Дигьер», хотя ферма его процветала и приносила приличный доход. Так или иначе, они ощущали неловкость и даже чувство вины от того, что они его эксплуатируют. Тем не менее было решено не оставлять Вотрена на ужин: Жерома с Антуаном попросили сослаться на дела, а сами они изобразили безумную, требующую немедленного отдыха усталость. Бедняга Вотрен остался в одиночестве и вернулся домой.
У меня создалось ощущение, что мужчины слегка смущены, как сытые рядом с голодным, и я снова подумал, что если они и не женаты, то пользуются известными милостями. Не официальные любовники, просто старые друзья, с которыми время от времени ложатся в постель, но никаких прав за ними не признают. Но почему — почему, черт побери! — красивые молодые мужчины мирятся со столь двусмысленным положением? Задав себе этот вопрос, я тотчас понял, насколько он нелеп: чтобы ответить на него, достаточно было взглянуть на Сару и Шарлотту, двух наиболее соблазнительных и наименее кокетливых из известных мне женщин. Возможно, по первому пункту я слегка преувеличиваю, но по второму точно нет: они не делали абсолютно ничего, чтобы понравиться окружающим, и это придавало их врожденной красоте некую первозданность, которая, узнай я их лет тридцать назад, заставила бы мою кровь закипеть. Совершив несколько любовных глупостей, я принял мудрое решение забыть о молодых женщинах навсегда, да, видно, так в этом преуспел, что не сразу и заметил потрясающего очарования хозяек «Ла Дигьер». Жером и Антуан были влюблены и вовсе не чувствовали себя несчастными. Возможно, они просто ждали?
Звонок Альбертины прервал разговор о бедняге Вотрене.
— Он объяснился!
— Когда? Как? Рассказывай!
Это важное событие произошло накануне, за ужином. Госпожа ла Дигьер надела белую блузку Сары и пелерину Шарлотты, добавив к ним купленные в галантерее уцененные клипсы цвета слоновой кости, и чувствовала себя невероятно красивой и уверенной в себе — именно такое сочетание сильнее всего разжигает пыл претендента. Фонтанен осыпал Альбертину комплиментами, и она слушала их с милой улыбкой, принимая похвалу как должное. Потом прозвучала долгожданная фраза:
— Думаю, это покажется вам смешным, я уже не в том возрасте, но… по-моему, я влюбился.
— Человек с двадцатью миллионами евро смешным не бывает! — решительно объявила Адель, но ей велели немедленно замолчать.
Альбертина улыбнулась:
— Я ответила, что женщине никогда не кажется смешным…
— Что я говорила! — воскликнула Адель.
— Человек, который ее любит. Это чисто мужской подход. Надеюсь, ваше самолюбие не слишком страдает и вы не захотите, чтобы я немедленно уехала?
Он жарко запротестовал, заявив, что уехать надлежит ему. Тут Адель издала разочарованный стон. В воздухе повисло напряженное ожидание. Альбертина почувствовала, что мяч на ее стороне и реагировать нужно немедленно: Фонтанен действительно растерян и напуган своими чувствами, нельзя допустить, чтобы он сбежал. Она должна успокоить его смятение. Альбертина опустила глаза и произнесла, сыграв душевные сомнения: