Весьма достойное применение состоянию Фонтанена.
— Я никогда не воспринимал вас как служанку.
— Это потому, что я себя таковой не ощущала.
Мадлен достала стаканы.
— За руль вы не сядете, так что я с чистой совестью могу вас угостить. Что будете пить?
Выбор у нее был богатый.
— Пожалуй, продолжу пить вино.
— Я тоже. Никогда не любила крепкие напитки.
Среди многих необходимых вещей в гостиной находился и небольшой холодильник, предназначенный специально для вина и поддерживавший в нем нужную температуру. Она достала из него бутылку, передала ее мне, и после того как я ее откупорил, мы устроились со всеми удобствами.
— Вы наверняка не перестаете удивляться произошедшим у нас переменам?
— Это еще слабо сказано.
Мадлен долго молча смотрела на меня, и я вдруг почувствовал: что-то меняется. Она отвернулась, уставилась взглядом в пустоту и как будто потемнела лицом.
— Вам известно, откуда взялись деньги.
Это прозвучало как утверждение.
— И вы не понимаете, почему я об этом не говорю.
Меня снедало любопытство, и я решил обойтись без лицемерных ужимок.
Она продолжила, по-прежнему не глядя на меня.
— Юридически все просто: Фонтанен сделал Альбертину своей единственной наследницей. Других родственников у него не было, так что опротестовать завещание никто не мог! Вот так все и произошло. — Она наконец подняла на меня глаза. — Именно так. Как банально, не правда ли? Прошлогодняя эпидемия гриппа оказалась очень тяжелой. Если человеку шестьдесят восемь, осложнения гораздо опасней, чем в молодости. Врачи сделали все, чтобы спасти Фонтанена.
Я сидел совершенно неподвижно, как охотник в засаде, знающий, что малейший шорох может спугнуть дичь. В голове промелькнули и тут же растаяли два вопроса: Какой охотник? Какая дичь?
— Иногда медицина оказывается бессильной.
Я почувствовал, что должен как-то отреагировать, хотя бы кивнуть.
— Его держали в интенсивной терапии, давали кислород, подключили к электрокардиографу, каждые десять минут переливали кровь, короче — ничего не упустили, но с сепсисом справиться не сумели.
Мадлен снова отвернулась. Мне показалось, что в воздухе как перед грозой повисло электричество.
— В отделении умер не только Фонтанен. Врачи пытались спасти еще двух больных — семидесятилетнего мужчину и старую даму. Она умерла первой, следом за ней ушел Фонтанен, а час спустя — тот старик. Невероятно, с каким упорством доктора сражались за жизни этих людей. Но они проиграли битву. — Мадлен тяжело вздохнула. — Во всем этом нет ничего загадочного, не так ли?
Сама ее фраза была загадкой. Я больше не мог притворяться:
— Одно то, как вы об этом говорите, заставляет меня думать, что есть.
— Вся больница работала в режиме «скорой помощи». Грипп косил людей направо и налево, во всех отделениях. О, все было не так трагически, количество смертельных исходов не достигло критического уровня, но наш район пострадал особенно сильно.
— Мадлен, что вы пытаетесь мне сказать?
— Вы уверены, что хотите услышать?
У кого нашлись бы силы ответить «нет»?
— Вы все для этого сделали.
— Это правда.
Она лукаво улыбнулась. И как будто стряхнула с себя груз тяжких воспоминаний, снова став той Мадлен, которую я знал — непревзойденной и неутомимой рассказчицей.
— Учтите, мой рассказ может растянуться на всю ночь, а вы, наверное, хотите спать.
— Не дразните меня.
— Но вы только что отказались от кофе.
— Тогда вы не обещали мне рассказа.
— Сдаюсь.
— Это означает, что теперь вы меня угостите?
— У меня здесь есть все, что нужно, не придется даже спускаться в кухню. Я только попрошу вас набрать воды в ванной, — ответила Мадлен, вручая мне графин.
Когда я вернулся, кофеварка была уже заправлена. Мадлен попросила меня достать чашки, поставила на столик коробку печенья, и мне показалось, что эти привычные действия помогают ей, что называется, разогреться, как это делают артисты и танцоры перед выходом на сцену.