Тут конек из глаз исчез,А Иван, кряхтя, подлезПод дубовое корытоИ лежит там как убитый.Вот полночною поройСвет разлился над горой,Будто полдни наступают:Жары-птицы налетают;Стали бегать и кричатьИ пшено с вином клевать.Наш Иван, от них закрытый,Смотрит птиц из-под корытаИ толкует сам с собой,Разводя вот так рукой:«Тьфу ты, дьявольская сила!Эк их, дряни, привалило!Чай, их тут десятков с пять.Кабы всех переимать —То-то было бы поживы!Неча молвить, страх красивы!Ножки красные у всех;А хвосты-то – сущий смех!Чай, таких у куриц нету;А уж сколько, парень, свету —Словно батюшкина печь!»И, скончав такую речьСам с собою под лазейкой,Наш Иван ужом да змейкойКо пшену с вином подполз —Хвать одну из птиц за хвост.«Ой! Конечек-горбуночек!Прибегай скорей, дружочек!Я ведь птицу-то поймал!» —Так Иван-дурак кричал.Горбунок тотчас явился.«Ай, хозяин, отличился! —Говорит ему конек. —Ну, скорей ее в мешок!Да завязывай тужее;А мешок привесь на шею,Надо нам в обратный путь». —«Нет, дай птиц-то мне пугнуть! —Говорит Иван. – Смотри-ка,Вишь, надселися от крика!»И, схвативши свой мешок,Хлещет вдоль и поперек.Ярким пламенем сверкая,Встрепенулася вся стая,Кругом огненным свиласьИ за тучи понеслась.А Иван наш вслед за нимиРукавицами своимиТак и машет и кричит,Словно щелоком облит.Птицы в тучах потерялись;Наши путники собрались,Уложили царский кладИ вернулися назад.Вот приехали в столицу.«Что, достал ли ты Жар-птицу?» —Царь Ивану говорит,Сам на спальника глядит.А уж тот, нешто от скуки,Искусал себе все руки.«Разумеется, достал», —Наш Иван царю сказал.«Где ж она?» – «Постой немножко,Прикажи сперва окошкоВ почивальне затворить,Знашь, чтоб темень сотворить».Тут дворяна побежалиИ окошко затворяли.Вот Иван мешок на стол:«Ну-ка, бабушка, пошел!»Свет такой тут вдруг разлился,Что весь люд рукой закрылся.Царь кричит на весь базар:«Ахти, батюшки, пожар!Эй, решеточных{Решеточные – тюремные сторожа, они же – пожарные.} сзывайте!Заливайте! Заливайте!» —«Это, слышь ты, не пожар,Это свет от Птицы-жар, —Молвил ловчий, сам со смехуНадрывался. – ПотехуЯ привез те, государь!»Говорит Ивану царь:«Вот люблю дружка Ванюшу!Взвеселил мою ты душу,И на радости такой —Будь же царский стремянной{Стремянно́й – придворный, который ухаживал за верховой лошадью царя и должен был находиться у стремени при царском выезде.}!»Это видя, хитрый спальник,Прежний ко́нюших начальник,Говорит себе под нос:«Нет, постой, молокосос!Не всегда тебе случитсяТак канальски отличиться,Я те снова подведу,Мой дружочек, под беду!»Через три потом неделиВечерком одним сиделиВ царской кухне повараИ служители двора;Попивали мед из жбанаДа читали Еруслана.«Эх, – один слуга сказал, —Как севодни я досталОт соседа чудо-книжку!В ней страниц не так чтоб слишком,Да и сказок только пять,А уж сказки – вам сказать,Так не можно надивиться;Надо ж этак умудриться!»Тут все в голос: «Удружи!Расскажи, брат, расскажи!» —«Ну, какую ж вы хотите?Пять ведь сказок; вот смотрите:Перва сказка о бобре,А вторая о царе,Третья… дай Бог память… точно!О боярыне восточной;Вот в четвертой: князь Бобыл;В пятой… в пятой… эх, забыл!В пятой сказке говорится…Так в уме вот и вертится…» —«Ну, да брось ее!» – «Постой!..» —«О красотке, что ль, какой?» —«Точно! В пятой говоритсяО прекрасной Царь-девице.Ну, которую ж, друзья,Расскажу сегодня я?» —«Царь-девицу! – все кричали. —О царях мы уж слыхали,Нам красоток-то скорей!Их и слушать веселей!»И слуга, усевшись важно,Стал рассказывать протяжно:«У далеких немских{Не́мские – иноземные (от слова «немец» – так на Руси называли всех иностранцев).} странЕсть, ребята, окиян.По тому ли окиянуЕздят только басурманы;С православной же землиНе бывали николиНи дворяне, ни мирянеНа поганом окияне.От гостей же слух идет,Что девица там живет;Но девица не простая,Дочь, вишь, Месяцу родная,Да и Солнышко ей брат.Та девица, говорят,Ездит в красном полушубке,В золотой, ребята, шлюпкеИ серебряным весломСамолично правит в нем;