Город Смирна. Византия
Когда привели его на место общественных зрелищ, то Поликарп и некоторые бывшие тут христиане ясно услышали с неба слова: «Мужайся, Поликарп!» Язычники же и иудеи, бывшие в цирке, подняли страшный шум, восклицая радостно: «Взят Поликарп нечестивый!» Поликарп, приведенный к судье, твердо исповедал, что он христианин. Судья стал, по обычаю, требовать от него, чтобы он присягнул гением императора, чтобы он раскаялся и, наконец, чтобы он произнес хулу на Христа.
— Я восемьдесят шесть лет служу Христу, и Он не сделал мне никакого зла, — отвечал Поликарп. — Как же могу я хулить Царя и Спасителя моего?
Долго проконсул еще убеждал Поликарпа, но святой епископ остался тверд и непоколебим.
— Если не образумишься, брошу тебя зверям, — сказал проконсул.
— Как хочешь, — отвечал Поликарп, — я все-таки не променяю лучшее на худшее. Хорошо менять только зло на добро.
— Ты не страшишься зверей? — сказал проконсул. _ Я предам тебя огню, если не повинуешься.
— Ты грозишь мне огнем угасающим, но не знаешь о вечном огне, уготованном нечестивым. Впрочем, для чего медлить? Делай, что хочешь.
Поликарп говорил спокойно и с лицом, сияющим неземной радостью; в эту трудную минуту Господь силой и благодатью Своей укреплял верного служителя. Проконсул, потеряв надежду склонить его к отречению, велел провозгласить, что Поликарп исповедал себя христианином. Тогда яростные крики поднялись из толпы: «Он отец христиан! он учитель Азии! истребитель наших богов; он научил многих не приносить жертвы и не поклоняться богам!» И весь народ приступил к азиарху[95] Филиппу с требованием выпустить льва на Поликарпа, но азиарх возразил, что это будет противозаконно, потому что потешные игры уже кончились. Тогда люди завопили: «Сжечь Поликарпа живым!» Проконсул согласился.
Тотчас же народ стал собирать дрова и хворост по окрестным баням и лавкам, и в один миг костер был готов. Усерднее всех работали иудеи. Поликарп сам снял с себя верхнюю одежду. Его хотели приковать к костру железными цепями, но он попросил, чтобы этого не делали. «Этого не нужно, — сказал он. — Тот, Кто дал мне волю страдать за Него, даст и силу оставаться недвижимым на костре». Исполнили желание старца, связали только руки за спиной, и он сам взошел на костер. Взглянув на небо, он громогласно воскликнул: «Отец возлюбленного и благословенного Сына Твоего Иисуса Христа, через Которого Ты открылся нам, благодарю Тебя, что Ты причислил меня к мученикам Твоим и сподобил меня чаши страданий Христа Твоего, да с Ним буду и причастником жизни вечной. Прими меня ныне, как жертву благоугодную. За все восхваляю Тебя! благословляю Тебя, прославляю Тебя чрез Господа Иисуса Христа, первосвященника вечного! Чрез Него, Тебе с Ним в Духе Святом слава ныне и в грядущие века. Аминь».
Город Смирна. Современный вид
Едва он произнес эти слова, как зажгли костер. Пламя окружило святого старца, сходясь над ним наподобие свода, но не касаясь его тела, которое оставалось невредимо и изливало благоухание. Тогда начальники велели его пронзить длинным копьем; из раны истекло столько крови, что костер погас. Это очень удивило язычников. Иудеи, заметив, что христиане желают взять тело Поликарпа, попросили консула, чтобы он велел сжечь его. Они говорили, что христиане станут поклоняться ему, как Христу.
Город Смирна. Современный вид
Очевидцы страданий святого мученика в письме своем, в частности, сообщают: «Они (иудеи) не знают, что мы не можем отступить от Христа, пострадавшего за спасение всех, и поклониться кому-либо другому. Ему мы поклоняемся как Сыну Божию; а мучеников достойно любим как учеников и подражателей Господа; любим за их неизменную приверженность к своему Царю и Учителю. Да сподобимся и мы быть их общниками и соучениками! Сотник, видя настойчивость иудеев, положил тело на огонь. А мы потом собрали его кости, сокровище драгоценнее дорогих камней и чистого золота, — и положили их, где следовало. Туда, как только можно будет, мы станем собираться с веселием и радостью; и Господь соизволил нам праздновать день его мученического рождения, — как в память уже совершивших свой подвиг, так в научение и утверждение будущих подвижников. Сие посылаем вам через брата Марка; а когда прочтете, то доставьте сие послание прочим братьям, дабы и они прославили Бога, показавшего нам такого верного избранника и могущего и нас исполнить Своею благодатью, и ввести в Вечное Царство Сыном Своим Единородным Иисусом Христом, Ему же честь и царство и величество во веки. Аминь!»
Со II века вошло в обычай тщательно записывать допросы мучеников и образ их кончины. Эти повествования Церкви сообщали одна другой, и везде совершали память мученика. На том же месте, где лежали его останки, все верующие собирались в годовщину кончины или, как говорили древние христиане, в день его рождения для жизни вечной, и торжественно отмечали это в память о нем. При совершении богослужения читалось повествование о его кончине, и все со святой радостью благодарили Господа, давшего усопшему брату силу совершить свой земной подвиг. Богослужение оканчивалось общественной трапезой (агапой или вечерей) любви. От обычая совершать богослужение над гробницами мучеников возникло впоследствии обыкновение строить храмы[96] на местах, где они были погребены, а еще позднее — включать в антиминс частицы святых мощей. Это основывалось и на том, что в откровении св. Иоанн видел под алтарем души убиенных за веру.
Во всех обычаях христиане резко отличались от язычников и иудеев. Язычники сжигали тела умерших, иудеи считали осквернением прикосновение к трупу, христиане же благоговейно предавали земле тела усопших братий, с молитвой и пением псалмов и духовных песен. Так как похороны большей частью совершались по ночам, то верующие несли свечи или факелы; отсюда у нас традиция сопровождать усопшего, держа в руках свечи. Места, где хоронили умерших, христиане называли усыпальницами, выражая тем, что смерть только сон, за которым следует пробуждение — воскресение. В Риме хоронили умерших в катакомбах или подземных галереях. Надписи и живопись над гробницами выражали твердое упование на жизнь загробную и радостную надежду воскресения во Христе.
Ни твердость мучеников, ни добродетельная жизнь христиан не могли убедить Марка Аврелия в истине христианской веры и склонить его в пользу христиан, но одно чудесное событие сильно поразило его, и на короткое время он велел прекратить жестокие меры против христиан. В 174 году Марк Аврелий вел войну с маркоманами и квадами, германскими племенами. Окруженные со всех сторон неприятелями в Богемских горах, его войска томились жаром и жаждой, и положение их было уже безнадежным. Один легион (полк) состоял весь из христиан. Христиане пали на колени и молили Бога помочь им. Внезапно небо покрылось тучами, и обильный дождь освежил римских воинов, между тем как страшная буря с молнией и громом разразилась над неприятелем, который искал спасения в бегстве. Все единодушно признали это событие сверхъестественным. Некоторые из язычников, конечно, приписали чудо богам своим, но сам Марк Аврелий признал, что войска его обязаны своим спасением молитве христиан, и велел прекратить гонение.
Самая жизнь христиан могла бы убедить Марка Аврелия в превосходстве их учения над прочими учениями. В некоторых областях Италии и в самом Риме появилась заразная язва,[97] до того сильная, что боялись прикоснуться к страдающим. Одни христиане с самоотвержением и мужеством посвящали себя служению ближним. Они ходили за больными и хоронили умерших, подавая помощь и язычникам, и единоверцам своим.
Но и это не произвело сильного действия на Марка Аврелия, ибо он вскоре возобновил гонения. Некоторые христиане подавали ему апологии в защиту христиан. Самые известные среди них были: Мелитон, епископ Сардийский, Аполлинарий Иера польский, который упоминает в своей апологии о громоносном легионе,[98] и Афинагор, ученый философ, обратившийся из язычества к христианству. Но предубеждения императора мешали ему добросовестно вникнуть в этот вопрос. Язычники считали его одним из самых лучших и добрых римских государей, и он сам в своих сочинениях излагал правила нравственности и добродетели, основанные на изучении философии. Между тем не хотел видеть, что христиане во всех своих действиях являли гораздо более высокую и чистую нравственность, чем та, которую проповедовали философы. В его царствование пострадало огромное количество христиан, и гонение свирепствовало во всех областях обширной Римской империи.