Однако, на свою беду, он все равно ее любил. Как вы помните, то же самое было с королем Артуром и Гиневерой.
Проклиная свою слабость, Типтон пошел к сплошной двери, которая вела в гостиную, и столкнулся с кем-то, оказавшимся этой козявкой.
— Ах, здравствуйте, мистер Плимсол! — сказала она.
— Здрасте, — отвечал Типтон.
Он бы прошел мимо, но тут она прибавила, что ищет его и думает о том, может ли он с ней поговорить.
Мало-мальски воспитанный человек не способен отшить женщину, тем более когда она так к нему обращается. «М-м-м-да» можно сказать и более приветливо, но он это сказал, отошел к каменной скамье и сел. Пруденс смотрела на него, он — на корову.
Несколько напряженное молчание нарушила козявка.
— Мистер Плимсол, — проговорила она ангельским голосом.
— А?
— Я хочу вам кое-что сказать.
— Да?
— Только вы не сердитесь.
— Э?
— Насчет Вероники.
Типтон оставил корову. Собственно, он на нее насмотрелся. Красивая — это да, но какая-то однообразная. Разговор ему начал нравиться. Он думал, что фитюлька попросит что-нибудь для благотворительного базара.
— Да-да! — живо откликнулся он.
Пруденс помолчала. Разрыв с возлюбленным обратил ее в монахиню, для которой только и осталось чужое счастье, но она сомневалась, надо ли было так быстро соглашаться на просьбу дяди Эгберта. Ей могут дать по носу будь здоров.
Что-что, а храбрость в ней была. Она закрыла глаза и сказала:
— Вы влюблены в Веронику, правда?
Глаза открылись сами собой от какого-то грохота. Типтон упал со скамьи.
— Вот, влюблены, — повторила она, помогая ему подняться. — Оп-ля! Это всякому видно.
— Неужели? — не очень приветливо спросил Типтон. Как многие люди, которые молоды и открыты, он был уверен, что главное в нем — стойкость и непостижимость.
— Конечно! — заверила Пруденс. — Почему вы ей не скажете? Она очень страдает.
Типтон уставился на нее, как золотая рыбка.
— Вы считаете, у меня есть шанс? — спросил он.
— Шанс? Да это верный выигрыш.
Типтон хрюкнул, глотнул и стал валиться снова.
— Верный? — обалдело повторил он.
— Абсолютно.
— А Фредди?
— Фредди?
— Разве она в него не влюблена?
— Какая дикая мысль! С чего вы взяли?
— В первый вечер, за обедом, она его хлопнула по руке.
— Наверное, там был комар.
Типтон покачал головой:
— Нет, он ей что-то шепнул. А она сказала: «Не глупи».
— А, тогда? Я все слышала. Он говорил, что этот корм могут есть люди.
— Господи!
— Между ними ничего нет.
— Они были обручены.
— Сейчас он женат.
Типтон мрачно усмехнулся:
— Женат… Женат, ха!
— Да и обручены они были дней десять. Это случилось тут, в замке. Шли дожди, нечего было делать. Не играть же все время в триктрак. Честное слово, беспокоиться не о чем. Вероника вас любит, мистер Плимсол. Я просто уверена. Вы бы послушали, как она восхищалась, когда вы жонглировали бокалом и вилкой.
— Ей понравилось? — совсем оживился Типтон.
— Забыть не могла. Ей очень нравятся деятельные люди. Я бы на вашем месте сейчас же сделала ей предложение.
— Прямо сейчас? — переспросил он, удивляясь, что считал ее козявкой. Разве дело в росте? Душа — вот что важно.
— Не теряя ни минуты. Давайте я пойду и скажу, что вы хотите с ней поговорить. Решать вам, но мне кажется так: стойте там, за рододендронами, а когда она выйдет, хватайте ее, целуйте и говорите: «О, моя жизнь!» Зачем тратить слова? Р-раз — и готово.
Фильм, показанный ею, очень понравился Типтону. Какое-то время он прокручивал его, потом покачал головой:
— Не выйдет.
— Почему?
— Не решусь. Надо сперва хлопнуть.
— Что ж, хлопайте. Я как раз хотела сказать — вы пьете только эту воду. Дерните как следует.
— Хорошо вам говорить! А лицо?
— Какое лицо?
Он ей все рассказал. Она посидела молча, глядя на корову.
— Да, — сказала она наконец, — это очень неприятно.
— Очень, — согласился Типтон. — Противно.
— Еще как!
— Ну хоть бы карлик с черной бородой. А это…
— Но вы его больше не видели?
— Нет.
— Вот!
Типтон поинтересовался, что она имеет в виду, и она объяснила, что, по всей вероятности, дело идет к выздоровлению. Тут он предположил, что лицо просто спряталось, но Пруденс возразила, что, на ее взгляд, ячменная вода его извела, а потому — умеренно, немного — выпить можно.
Тон ее был так тверд, словно она-то знала все повадки призрачных лиц, и Типтон этому поддался.
— Ладно, — сказал он. — Пойду хлопну. Загляну к себе. Там у меня… Ах ты, нету!
— Что вы хотели сказать?
— Я хотел сказать, что там у меня фляжка. Но вспомнил, что я ее отдал лорду Эмсворту. Понимаете, я как раз увидел лицо и решил — так будет вернее.
— Она у дяди Кларенса?
— Наверное.
— Я пойду возьму.
— Что вы, не беспокойтесь!
— Ничего, я хотела у него убрать. Кабинет убрала, теперь — спальню. Я занесу фляжку к вам.
— Спасибо большое!
— Не за что.
— Спасибо! — не сдался Типтон. — Вы просто ангел.
— Людям надо помогать, правда? — осведомилась Пруденс, кротко и светло улыбаясь, как Флоренс Найтингейл у ложа скорби. — Что еще остается!..
— А я могу вам помочь?
— Дайте что-нибудь для базара, если вам нетрудно.
— Дам что угодно, — пообещал Типтон. — Ну, я иду к себе. За вами — рододендроны и фляжка, остальное сделаю сам.
Через четверть часа с небольшим Типтон Плимсол не был ни мрачен, ни робок. Эликсир дал ему ровно то, что нужно, чтобы хватать девушек и целовать их, говоря при этом: «О, моя жизнь!» Излучая уверенность и силу, Типтон взглянул на небо, словно бросал ему вызов; взглянул и на рододендроны, чтобы ничего себе не позволяли; поправил галстук; стряхнул с рукава пылинку; прикинул, не заменить ли «жизнь» на «счастье», и отверг за сладковатость.
Словом, пещерный человек, примеряющий к руке дубинку перед любовным свиданием, охотно пожал бы Типтону руку.
Однако мы вас обманем, если дадим понять, что он не испытывал никакого смущения. Как-никак он бросил вызов лицу. Если оно возникнет, что тогда? Такую тонкую операцию не выполнишь, когда у локтя болтаются всякие лица. Так думал он, когда резкий свист побудил его обернуться.
По ту сторону дорожки, окаймляя газон, росли густые кусты. Из них, прямо из них, глядело оно. На сей раз его украшала квадратная борода, словно оно явилось с маскарада, но Типтон хорошо его помнил и поник в тупом отчаянии. Свои возможности он знал. При всяких лицах он не сможет хватать, целовать, восклицать. Куда там…
Резко повернувшись, он побежал по дорожке. Сзади доносился свист и вроде бы даже «Эй!», но он не оглянулся и скрылся из виду, когда Вероника Уэдж весело вышла из замка. Щеки ее горели, глаза сверкали. Фотограф, завидев ее, издал бы восторженный вопль.
Через несколько секунд, подойдя к рододендронам, она растерянно остановилась. Плимсола не было. Она огляделась. Нет и нет. Тут она удивилась. Именно в это мгновение до нее донесся тихий свист.
Удивляясь уже тому, что исчезнувший Ромео открывает чувствительнейшую сцену так прозаично, она повернулась — и застыла. Из кустов торчало лицо с бежевой бородой.
— Ик! — сказала Вероника.
Доброго, рыцарственного Генри очень бы огорчили заголовки, проносившиеся перед ее мысленным взором. Самым приятным был «ЗЛОДЕЙ РАЗРУБАЕТ НА ЧАСТИ КРАСАВИЦУ». Он думал о другом, он хотел передать записку, забыв при этом, что и без бороды внешность его — на любителя. С бородой Рожи Биффена он напугал бы и Жанну д'Арк.
На встречу с самой Пруденс он уже не надеялся. Где-то она гуляла, но не там, где он. Да и вообще, в записке все как-то яснее. Не сумев вручить ее типу в роговых очках, он положился на эту девицу. Она не слышала. Он вылез из кустов и двинулся к ней.