Я, наверное, задремал, потому что передо мной вдруг очутилась чья-то очень знакомая спина. Спина потянула за собой в поле моего зрения гофрированную поверхность озера, лодку, влажный шорох расчесываемых носом лодки камышей. Расчесываемых на пробор.
— Послушай, — говорит спина голосом Айвэна Бермана, — ты не знаешь, почему это мы становимся все тяжелее, на весах уже шкалы не хватает, а на самом деле легче?
Я не сумел ему ответить. Во-первых, я не понимал, о чем он говорит. А во-вторых, я уже спал.
Когда я проснулся, мне показалось, что еще очень рано, но часы на моей руке показывали четверть девятого. Я спал, как младенец. Ничто так не способствует крепкому сну, как нечистая совесть.
Я встал, потянулся, ткнул несколько раз ладонями в пол и постучал в дверь. Я даже не пытался ее открыть. Оуэн был тут как тут. Интересно, он спит когда-нибудь?
— Вы проснулись? — спросил он.
— Да, коллега, — громко и даже нахально сказал я.
Удивительно, как предательство своих идеалов придает человеку нахальства. Он хмыкнул. Наверное, его слух резануло слово «коллега».
— Сейчас я принесу вам что-нибудь поесть.
Минут через пять он щелкнул ключом, открыл дверь и протянул мне поднос, накрытый салфеткой. Удар ногой снизу, на мгновение он потеряет ориентировку, я успею вытащить у него из кармана пистолет…
Но он смотрел на меня очень внимательно, очень настороженно и очень неприязненно. Не успел бы я напрячь мышцы ноги, как он бы уже отпрыгнул от меня.
— Спасибо, — сказал я и взял поднос. Он вышел и запер дверь.
Яичница с беконом, масло, джем, кофе. Спасибо, профессор, спасибо, коллега Оуэн.
Я позавтракал с аппетитом и стал поджидать Ламонта. Он не заставил себя ждать. Он явился ровно в девять со старомодной пунктуальностью. Хорошо ли я спал, позавтракал ли я? Горячие слезы сыновней благодарности навернулись у меня на глазах.
— Вы думали над моим предложением, дорогой мой Рондол? — спросил профессор.
— Да.
— И?
— Я согласен, — сказал я.
Ламонт бросил на меня вопрошающий взгляд. Может быть, бедняжка даже был разочарован моим быстрым согласием. Может быть, мне нужно было сопротивляться. Есть ведь, если я не ошибаюсь, хищники, которые ни за что не станут жрать падаль.
— Ну, слава всевышнему, что он надоумил вас. Только не надо горечи, Рондол, не казните себя. Будьте мудрее.
— О, я мудр, профессор, — пожал я плечами. — Я, пожалуй, даже чересчур мудр на мой вкус.
— Ничего, — улыбнулся Ламонт своей бело-розовой улыбкой. — Это пройдет. А теперь решим с вами практические вопросы. Жить — по крайней мере, первые несколько месяцев, пока вы сделаете первые сценарии — вам придется здесь. Это и мера определенной предосторожности, и необходимость постоянной помощи… Вы понимаете?
— Вполне.
— Значит, нужно перевезти сюда ваши вещи. Составьте список, что нужно взять, дайте его и ключи Оуэну, Ему все равно нужно в Шервуд. Вас устраивает эта комната?
Ну, слава богу, я смогу остаться со своими друзьями — носатым стариком без затылка и аплодирующим полутора руками циником. Я поднял взгляд. Носатый старик смотрел па меня благодарно, а циник исчез. Вчера только я явственно видел его, а сейчас он спрятался в паутине трещинок. Циник сделал свое дело — циник может уйти.
— А сейчас вы можете побриться. Я попросил Оуэна принести свою бритву. Позже, если вы не возражаете, он проведет вас ко мне.
Я сделал все, что мне было сказано. О, этот сладкий отказ от ответственности, восторг капитуляции, спокойствие подчинения. Побриться? Слушаюсь. Идти за Оуэном? Слушаюсь.
Оуэн провел меня в одноэтажное небольшое здание, стоявшее метрах в тридцати от большого дома. Того, в котором я был. В одном-то Ламонт, безусловно, был точен: стены, которые окружали участок, были высоки, и поверху была натянута проволока. Тихая, скромная обитель бедного служителя науки.
Профессор встал из-за массивного письменного стола. Почти такого же, что я видел в его городской квартире. И так же, как там, в комнате было полно кожи. Кресла, бювар, портсигар, книги. Лишь невысокая панель у стены тускло мерцала матовым металлом, маленькими экранами, похожими на переносные телевизоры.
— Вы составили список своих вещей?
— Да, — сказал я.
— Оуэн, дорогой, вы сможете сделать это маленькое одолжение мистеру Рондолу? — спросил Ламонт.
Что значит воспитание. Наверное, он был самым воспитанным бандитом в стране. А может быть, и во всем мире.
— Давайте список, — буркнул Оуэн.
— Кстати, — сказал профессор, — теперь, я думаю, можно вас представить друг другу. Мистер Рондол будет работать с нами, поэтому…
— Мы уже знакомы, — вежливо улыбнулся я. — Со вчерашнего утра. Оуэна представил его пистолет.
Оуэн улыбнулся, но неприязнь в глазах оставалась. Да и Ламонт пожал плечами явно неодобрительно. Почему мафия не любит шуток?
— Мистер Рондол, позвольте представить вам Оуэна Бонафонте. Оуэн, это Язон Рондол.
Бонафонте. Красивая фамилия. Он смотрел на меня внимательно, настороженно, ожидая, должно быть, чтобы, я первый протянул руку. Боясь, должно быть, что, если он первый протянет ее, я могу не подать ему руки. Нет, право же, он не был похож на убийцу. Без пистолета и без трупа Джонаса в смешной детской пижамке. Что ж, я протяну ему руку, решил я. Он пожал мне руку, и рука его была сильной и уверенной. Что-то в нем все-таки было. У него даже хватило ума не пробормотать при представлении «очень приятно».
— И еще одно, дорогой Рондол. Насколько я знаю, у вас есть контора и даже секретарша. Вы хотите сохранить их? Я бы предпочел, чтобы вы их сохранили. Со временем, я уверен, вы сможете совмещать свое адвокатское призвание с работой у нас.
Расстаться с Гизелой? С толстой Гизелой, каждое утро, не успевающей накраситься дома? Господи, какой далекой вдруг показалась мне и моя милая маленькая контора, и блондинка с жадными глазами, и пистолетные выстрелы Гизелиной сумки.
— Я, пожалуй, сохраню и то и другое. Смогу я позвонить отсюда?
— Да, конечно. Хотите, напишите записку секретарше, и Оуэн завезет ее ей…
— Нет, это, пожалуй, может показаться ей подозрительным.
— Возможно, возможно.
Оуэн Бонафонте кивнул и вышел.
— Как вы думаете, кто он по специальности? — спросил Ламонт.
— Вчера утром, когда он направил на меня пистолет, мне показалось, что он делает это вполне профессионально…
Ламонт рассмеялся и довольно потер свои маленькие чистенькие лапки.
— Я в этом ничего не смыслю, но, наверное, вы не ошиблись. Но он умеет делать не только это…
— А что же еще? Накидывать на шею удавку?
Профессор покачал головой.
— Экий вы колючий человек; дорогой Рондол, — сказал он. — И недоброжелательный…
Это был первый выговор, который он мне сделал. Я не должен был забывать, что я на работе и патрон здесь не я, а он. Человек, который любит благовоспитанность, мягкость. И быструю безболезненную смерть. По крайней мере, для тех, кто ему безразличен.
— Бонафонте кончил Местакский университет. Вычислительные машины. Магистр. Прекрасная голова. Если бы он захотел, он мог бы легко стать доктором. Но у него другие амбиции…
— Какие же?
— Кто знает, кто знает… У меня, кстати, впечатление, что ему нравится Одри.
Ага, значит, вдобавок ко всему и это… Ламонт бросил на меня быстрый взгляд. Чего он хочет, стравить Бонафонте и меня? Держать перед двумя ослами клок сена, чтобы они быстрее бежали? Не похоже что-то; чтобы этот Оуэн был ослом и долго довольствовался сеном вприглядку.
— А Одри здесь бывает? — спросил я.
— Я ждал этого вопроса, — хитро улыбнулся Ламонт. — Бывает. Не слишком часто, но бывает. И я думаю, что вы вскоре сумеете с ней увидеться.
— А она… В курсе дела?
— В курсе чего?
— Ну, вашей, так сказать, специализации?
— Нет. Она ничего не знает. И не должна знать. Я не знаю, потеряю ли я ее, узнай она обо всем, но я не хочу рисковать. Она — все, что у меня есть в этом мире. Все, понимаете? Ее мать умерла, когда она была совсем маленькой, и я вырастил ее. Один. Я был ей и матерью и отцом… Рондол, — воскликнул он, — вы не представляете, что она значит для меня… Одри… Даже этот загородный дом я назвал ее именем. Вилла «Одри». Чтобы не расставаться с ней ни на минуту… — Он вздохнул, помолчал и медленно добавил: — Мне неприятно вам угрожать, но если бы я узнал, что кто-то сказал или даже намекнул моей девочке, как я зарабатываю деньги, этот человек умер бы в тот же день… Вы понимаете меня?