Телефон уже трижды вспарывал тишину. Профессор перестал храпеть. Сейчас он откроет глаза и увидит меня. Четвертый залп звонка. Ламонт что-то мычит, но глаза не открывает. Снять трубку, боже мой, какой я болван! Я хватаю трубку и поднимаю ее. Я не подношу ее к уху, но тем. не менее слышу голос. Голос Бонафонте.
— Профессор, это Бонафонте. Простите, что. я вас беспокою. Я увидел, что вы зажгли свет, и подумал, что, может быть, вам нужно что-нибудь…
Плохо задернул штору. Что теперь делать? Положить трубку. А если он все-таки придет? Я метнулся к двери, защелкнул замок, бросился обратно в спальню профессора. Снова зазвенел звонок. Выхода уже не было. Я приподнял трубку и опустил ее. Проклятый Бонафонте. Где, где этот старый мерзавец может держать свой ключ? Меня охватила паника. Руки дрожали. Может быть, в ящике стола? Я потянул ящик, но он. не открывался. Искать еще один ключ? А если Бонафонте сейчас придет сюда? Может быть, он уже стоит сзади, направив на меня свой проклятый пистолет?
Я мгновенно повернулся, словно отброшенный тугой пружиной. Никого. Я метнулся к двери, замер на мгновение. Его было достаточно, чтобы я услышал шаги. Тот, кто шел, не таился.
Все-таки он решил прийти. Если дверь будет закрыта, он постучит. Еще раз постучит. Он не уйдет. Ведь профессор снимал трубку. Я в западне. В ловушке. Я открыл замок и поставил его на защелку.
Время остановилось. Господи, если бы мне только не мешал грохот собственного сердца. Еще шаг, другой. Пауза. Стук в дверь. Вежливый, осторожный. Стук подчиненного.
Я затаил дыхание. Что он сейчас должен сделать? Попробовать, открыта ли дверь. Он пробует, открыта ли дверь, потому что я вижу, как начинает поворачиваться ручка. Я стою сбоку. У меня один шанс. Из скольких — считать мне некогда, потому что дверь начинает медленно открываться. Не нужно ему было всовывать вначале голову. Это была ошибка. В таких случаях дверь нужно открывать ногой. Вот он, мой единственный шанс. Мне кажется в эти доли секунды, что я вижу на раздвоенном мясистом подбородке бородавку. Мой кулак, в который я вложил вес своего тела, обрушивается на него. Он даже не вскрикивает, а всхрапывает по-лошадиному, падая вперед, через порог. В то же мгновение, когда он касается пола, а может быть, и раньше, я наношу ему удар ногой. Футбольный удар. По неподвижному человеческому лицу. Теперь он стонет. Теперь ему больно. Наверное, до сих пор он думал, что это случается только с другими.
Я поднимаю его пистолет. Легкий, маленький, наверное, двадцать пятый. Ну, у нею-то должен быть ключ? Я лезу в карман и — о чудо! — сразу же вытаскиваю небольшой металлический плоский предмет. Это не ключ в обычном понимании этого слова, но я уже знаю, что ключ должен быть магнитным…
Я бегу по шуршащим листьям. Дождь прекратился. Где-то надо мной в разрыве облаков выглянула луна. «Господи, — мелькает у меня в голове, — этого мне еще не хватало». И тут же луна снова скрывается. Сегодня все стихии подвластны мне.
Ворота. Я так и не знаю, есть ли кто-нибудь в будочке подле них. Еще несколько шагов — и если это не ключ или я в чем-то ошибся, раздастся сигнал тревоги. Но об этом лучше не думать.
В будке темно. Я уже ближе к воротам, чем десять футов. Тишина. Ворота. В темноте они кажутся гигантскими. Я вытаскиваю из кармана магнитный ключ. Если это магнитный ключ, надо еще знать место, куда его приложить.
Дождь усиливается, и шелестящий шум от падающих на листья капель напоминает мир. Я вожу куском металла по воротам. Может, здесь, где створки сходятся? Проходит еще секунда, другая, и вдруг сухой щелк реле, весело включается мотор, и ворота начинают медленно открываться. Я не жду, пока они откроются полностью. Я продираюсь сквозь щель, и в то же мгновение ярко вспыхивают лампы на заборе, захлебываются сигнальные огни. Мотор ворот замолкает. Но я уже бегу. Я бегу. По шуршащим листьям, по дождю, подальше от виллы «Одри». Какое счастье, что идет дождь…
ЧАСТЬ III. ПОБЕГ
Глава 1
Оуэн Бонафонте застонал и попытался встать. Во рту было что-то соленое. Он сплюнул. Наверное, кровь, вяло подумал он. Он ощутил саднящую боль в щеке, во всем лице. Провел рукой и почувствовал тепловатую липкую влагу. И сразу раздвинулся занавес, и он вспомнил все. Он вскочил на ноги. Он стоял в полумраке кабинета, и из открытой двери тянуло сырым холодом. Он еще не мог думать быстро и отчетливо, но он твердо знал, что нужно что-то делать. Сейчас же. Наверное, это Рондол. Рондол. Он всегда знал, что этим дело кончится. Если бы только профессор послушал его… Как близок был его затылок, когда он наклонился над трупом Джонаса. Тогда и нужно было нажать на спуск. Зачем оставлять лишний рот? И лишние руки, подумал он, ощутив прилив боли в щеке.
Он вдруг сообразил, что бежит к главному зданию. Еще не поздно. С каким наслаждением он всадит пулю ему в лоб! Нет, лучше не в лоб, в живот. И смотреть ему в глаза. Стоя. А он чтобы лежал. И чтобы глаза его медленно туманились, стекленели.
Ненависть полностью вымела из его головы туман, и он сунул руку в карман за пистолетом. Но он же держал его в руке, когда входил к профессору. Неужели же пистолет у Рондола? Он уже знал, что это правда. И что случилось нечто гораздо худшее, потому что пальцы не ощутили в кармане привычной металлической гладкости ключа. Он остановился. Что же делать? Ага, прежде всего сигнал тревоги и выключить механизм ворот.
Он повернулся и побежал к дому профессора. Он даже не нажал кнопку тревоги, он вбил ее кулаком.
У него промелькнула мысль, что Ламонт, наверное, убит. Он подбежал к кровати и услышал храп.
— Профессор! — крикнул он и схватил старика за плечи. — Профессор, вставайте!
— Что такое? — промычал Ламонт.
— Проснитесь! — Бонафонте тряс старика за плечи, и его голова с венчиком седых волос вокруг розовой лысины дергалась вперед и назад.
Профессор открыл было глаза, но они тут же закрылись. Что за проклятие, подумал Бонафонте, неужели он чем-нибудь напоил его. Вот для чего ему нужен был «дримуэлл». Он застонал от ярости. От запоздалой ярости. Он ведь чувствовал что-то подозрительное. Снотворное! Цианистый калий ему нужен, этому быку, а не снотворное. Он заметил, что его правая рука оставила на светлой пижаме Ламонта кровавый отпечаток. И тут же успокоился окончательно. Какая глупость, нужно было сразу перекрыть ворота. Впрочем, вряд ли он успел удрать. Он услышал топот. В комнату ворвался Эрни, а за ним Харрис-Прайс. В куртке поверх пижамы.
— Это Рондол, — крикнул Бонафонте. — Эрни, к воротам. И вы тоже. Если он успел удрать, ищите его. Далеко уйти он не мог.
— А профессор? — спросил Эрни, но Бонафонте лишь махнул рукой.
— Потом, потом, захватите фонари и радио. Далеко он уйти не мог. Но осторожнее, у него пистолет.
Он старался говорить уверенно, но он знал, что найти человека в лесу в такую ночь будет непросто. Если бы у них была собака…
Через несколько минут зазвонил телефон. Бонафонте взял трубку. Эрни возбужденно крикнул:
— Оуэн, он успел открыть ворота.
— Давайте ищите его. Скоро я присоединюсь к вам. — Он нажал рукой на рычаг и набрал номер. Он терпеливо ждал, пока наконец злой и хриплый со сна мужской голос не ответил:
— Слушаю…
— Мистер Вольмут, это Оуэн Бонафонте.
— Нашел время звонить…
— Мистер Вольмут, это экстренный случай. Только что сбежал этот адвокат. Ну, вы же знаете, я рассказывал вам, Рондол.
— Да, да.
— Он сбежал.
— Как сбежал?
— Сбежал.
— Как, я тебя спрашиваю? — в голосе появились металлические нотки.
— Он вытащил ключ.
— У кого?
— У меня.
— А где ты был, идиот?
— Мне показалось, что с профессором что-то стряслось. Я пошел к нему, и в дверях он меня подкараулил…
— Идиот! Что с Ламонтом?
— Все нормально. По-моему, он ему подсыпал снотворного.
— Идиот! — Бонафонте промолчал Мистер Вольмут не любил, когда люди начинали говорить до того, как он задавал им вопросы. — Это ты идиот, — сказал Вольмут. — Я никогда не поверил бы, что в наше время могут быть такие идиоты. Ты меня понимаешь? — Бонафонте снова промолчал, но Вольмут настаивал теперь на ответе. — Ты меня понимаешь?