— Вы простите меня, но все это кажется очень странным для меня, мистер Джеймса. — Он достал шелковый носовой платок из кармана пиджака — уверен, у путешествующих адвокатов, вроде него множество карманов — и начал протирать им свое лицом. Его щеки теперь не просто покраснели, а были пунцово-красными. Вряд ли высокая дневная температура, вызвала этот цвет на его лице. — Очень странным, учитывая количество денег, которое мой клиент готов заплатить за ту часть имущества, которая граничит с рекой Хемингфорд и близка к Большой Западной железной дороге.
— Мне потребуется какое-то время свыкнуться с этим, но у меня есть преимущество перед вами.
— Да?
— Я знаю ее. Я уверен, что вы и ваши клиенты думали, что дело в шляпе, но Арлетт Джеймс… давайте просто скажем, что поймать ее на чем-то походит на попытку поймать желе на полу. Мы должны помнить, что Папаша Брэдли сказал, мистер Лестер. Да ведь этот мужик был деревенским гением.
— Могу я заглянуть в дом?
Я снова засмеялся, и на этот раз не вынужденно. У человека была злоба, я вызвал ее в нем, и нежелание возвращаться с пустыми руками было понятно. Он проехал двадцать миль в пыльном грузовике без дверей, ему предстояло еще двадцать ухабистых миль, прежде, чем он вернется в Хемингфорд Хоум (и без сомнений поездка на поезде после этого), у него была воспаленная задница, и люди, которые послали его сюда, не обрадуются его отчету, когда он наконец окончит это тяжелое путешествие. Бедняга!
— У меня к вам встречная просьба: можете спустить свои штаны, чтобы я мог осмотреть вашу мошонку?
— Я нахожу это оскорбительным.
— Я не виню вас. Думайте об этом как о… не сравнении, это не совсем корректно, а своего рода аллегории.
— Я не понимаю вас.
— Ну, у вас есть час до возвращения в город, чтобы обдумать это — два, если фургон Ларса заглохнет. И я могу заверить вас, мистер Лестер, что, если я позволю вам копаться в моем доме — моем частном владении, моем замке, моей мошонке — вы не найдете тело моей жены в шкафу, или… — В какой-то ужасный момент, я почти сказал или на дне колодца. Я почувствовал пот выступивший на лбу. — Или под кроватью.
— Я не говорил…
— Генри! — Позвал я. — Подойди сюда на минутку!
Генри шел с опущенной головой, волоча ногами по пыли. Он выглядел взволнованным, возможно даже виноватым, но это было нормальным.
— Да, сэр?
— Скажи этому человеку, где твоя мама.
— Я не знаю. Когда ты позвал меня, чтобы позавтракать в пятницу утром, она ушла. Собралась и ушла.
Лестер внимательно посмотрел на него.
— Сынок, это правда?
— Да, сэр.
— Только правда и ничего кроме правды, да поможет тебе Бог?
— Пап, я могу вернуться в дом? У меня школьные занятия, накопились за время болезни.
— Иди тогда, — сказал я, — но поспеши. Помни, твоя очередь доить.
— Да, сэр.
Шаркая, он поднялся по лестнице и зашел внутрь. Лестер смотрел ему в след, потом повернулся ко мне.
— Тут не все так, как кажется на первый взгляд.
— Вижу, вы не носите обручального кольца, мистер Лестер. Если наступит время, когда вы будете носить, как я, то вы узнаете, что в семьях всегда так. И вы узнаете еще кое-что: никогда не скажешь, в какую сторону побежит сучка.
Он встал.
— Мы еще не закончили.
— Закончили, — сказал я. Зная, что это было не так. Но если дела шли хорошо, мы были ближе к концу, чем до этого. Если.
Он двинулся через палисадник, затем вернулся. Он снова использовал свой шелковый носовой платок чтобы вытереть свое лицо, затем сказал:
— Если вы думаете, что те сто акров являются вашими только, потому, что вы запугали свою жену… отослали ее с вещами к тете в Де-Мойн или к сестре в Миннесоту…
— Проверьте Омаху, — сказал я, улыбаясь. — Или Святого Луи. Она презирала своих родственников, но была без ума от идеи жить в Святом Луи. Бог знает почему.
— Если думаете, что засадите там все и соберете урожай, вам стоит снова подумать. Та земля не ваша. Если вы зайдете так далеко и посадите там семена, вы увидите меня в суде.
— Я уверен, что вы получите весточку от нее, как только она осознает свое тяжелое положение. — Сказал я.
В действительности я хотел сказать; нет, она не моя… но также она и не ваша. Просто нужно отсидеться здесь. И все будет в порядке, поскольку она будет моей через семь лет, когда я обращусь в суд, чтобы ее объявили юридически мертвой. Я могу подождать. Семь лет, не чувствуя дерьма свиней, когда ветер дует с запада? Семь лет, не слыша крики умирающих свиней (как и крики умирающей женщины) или видя их кишки, плывущие вниз по ручью красному от крови? Как по мне так это семь превосходных лет.