Однажды в жаркий вторник она пришла рано. Ее отец был на нашем северном поле, на своем комбайне, Генри, ехал с ним, небольшая команда индейцев из резервации Шошоун в Лайм Биске, шла позади… и за ними Старый Пирог, управляющий грузовиком для сбора урожая. Шеннон попросила ковш холодной воды, который я рад был предоставить. Она стояла там, на теневой стороне дома, выглядя невероятно неприветливо в объемном платье, которое покрывало ее от горла до голени и от плеча до манжета платья Квакера. Вид у нее был серьезный, возможно даже напуганный, и на мгновение я сам испугался. Он сказал ей, подумал я. Это оказалось не так. Разве что, в некотором смысле.
— Мистер Джеймс, Генри болен?
— Болен? Да, нет. Я бы сказал, здоров как конь. И ест как конь. Ты сама это видела. Хотя полагаю даже больному человеку, будет сложно отказаться от твоей стряпни, Шеннон.
Этим я заслужил улыбку, но она была тревожной.
— Этим летом он какой-то другой. Я всегда знала, о чем он думает, а теперь не могу. Он постоянно о чем-то размышляет.
— Размышляет? — Спросил я (слишком усердно).
— Вы не заметили этого?
— Нет, мэм. — Конечно, я заметил. — На мой взгляд, он такой как всегда. Но он очень сильно заботится о тебе, Шен. Возможно, он выглядит задумчивым из-за твоих чувств к нему.
Я думал, что за это получу искреннюю улыбку, но нет. Она коснулась моего запястья. Ее рука была холодна после ручки ковша.
— Я размышляла об этом, но… — Остальное она выпалила. — Мистер Джеймс, если он влюбился в кого-то еще, одну из девочек в школе, вы скажете мне, ведь так? Вы не попытаетесь… пожалеть мои чувства?
Я засмеялся над этим, и увидел, что ее симпатичное лицо вспыхнуло от облегчения.
— Шен, послушай меня. Поскольку я твой друг. Лето всегда трудолюбивое время, и с Арлетт, которая ушла, мы с Хэнком выматываемся сильнее, чем однорукие обойщики. Когда мы приходим ночью, мы едим — хорошо еще, если ты появишься — и затем читаем в течение часа. Иногда он говорит о том, как скучает по маме. После этого мы ложимся спать, и на следующий день мы встаем и повторяем все это снова. У него едва хватает времени ухаживать за тобой, не говоря уже о другой девочке.
— Он хорошо ухаживает за мной, — сказала она, и посмотрела туда, где комбайн ее отца двигался с пыхтением вдоль горизонта.
— Ну… это ведь хорошо?
— Я просто подумала… он такой тихий теперь… такой угрюмый… порой, он смотрит вдаль, и я должна окликнуть его по имени дважды или трижды прежде, чем он услышит меня и ответит. — Она сильно покраснела. — Даже его поцелуи кажутся иными. Я не знаю, как объяснить это, но они не такие. И если вы когда-нибудь расскажите ему, что я сказала это, я умру. Просто умру.
— Я никогда не расскажу, — сказал я. — Друзья не ябедничают на друзей.
— Наверное, я несу чепуху. И конечно он скучает по своей маме, я знаю это. Но многие девочки в школе симпатичнее меня… гораздо симпатичнее…
Я поднял ее подбородок вверх, чтобы она смотрела на меня.
— Шеннон Коттери, когда мой мальчик смотрит на тебя, он видит самую симпатичную девочку в мире. И он прав. Ведь будь я его возраста, то сам ухаживал бы за тобой.
— Спасибо, — сказала она. Слезы как крошечные алмазы стояли в уголках ее глаз.
— Единственное, о чем ты должна волноваться, это ставить его на место, если он перевозбудится. Ты же знаешь, мальчики могут довольно далеко зайти. И если я выйду за рамки, ты просто возьми и скажи мне это. Это нормально, если это между друзьями.
Затем она обняла меня, и я обнял ее в ответ. Хорошее сильное объятие, но возможно, более уместное для Шеннон, чем для меня. Поскольку Арлетт была между нами. Она была между мной и всеми остальными летом 1922 года, и то же самое было для Генри. Шеннон только что сказала мне об этом.
Однажды ночью в августе, собрав хороший урожай, заплатив бригаде Старого Пирога и отправив их назад в резервацию, я проснулся от звука мычания коровы. Я проспал время доения, подумал я, но нащупав карманные часы своего отца на столике возле кровати и всмотревшись в них, я увидел, что было четверть четвертого утра. Я приложил часы к уху, чтобы убедится, что они еще тикают, но взгляд из окна в безлунную темноту послужил бы той же цели. И это были не слегка некомфортные призывы коровы, которая хотела избавиться от своего молока. Это был звук животного испытывающего боль. Коровы иногда звучат так, когда телятся, но наши богини давно прошли эту стадию своих жизней.
Я встал, начал открывать дверь, затем вернулся к шкафу за ружьем. Я услышал Генри, храпящего за закрытой дверью своей комнаты, когда поспешил мимо с ружьем в одной руке и ботинками в другой. Я надеялся, что он не проснется и не захочет присоединиться ко мне в том, что могло оказаться опасным заданием. Лишь несколько волков, осталось к тому времени на равнинах, но Старый Пирог сказал мне, что летом там было несколько больных лисиц вдоль Платта и Медицин Крик. Это было тем, что Шошоун назвал бешенством, и бешеная тварь в сарае была наиболее вероятной причиной тех криков.