Но конечно, подумал я, эта тварь слишком велика для трубы. Она, должно быть, пришла с внешней стороны, вероятно из гнезда в куче удобрения.
Она прыгнула в щель, и когда делала это, она вытянула свое тело самым невероятным способом. Я замахнулся прикладом по паразиту в последний раз и разбил его вдребезги о край трубы. По крысе я совсем не попал. Опустив угольную лампу к отверстию трубы, я мельком увидел ее лысый хвост, скользящий далеко в темноте, и услышал ее маленькие когти, царапающие по оцинкованному металлу. Затем она исчезла. Мое сердце колотилось достаточно сильно, чтобы белые точки появились перед глазами. Я сделал глубокий вздох, но с ним прибыл запах гниения и разложения, настолько сильный, что я отступил, зажав нос рукой. Потребность кричать была задушена потребностью блевать. С этим запахом в моих ноздрях я почти видел Арлетт на другом конце трубы, ее плоть, кишащую теперь жуками и личинками, превращаясь в жижу; ее лицо, начинающее стекать с черепа, усмешка губ, уступающая путь длительной усмешке костей, которые находятся по ней.
Я отползал назад от этой ужасной трубы на четвереньках, распыляя рвоту, сначала с левой стороны, а затем с правой, и когда мой ужин иссяк, я продолжал отрыгивать желчь. Через слезоточащие глаза я видел, что Ахелоя вернулась в свое стойло. Это хорошо. По крайней мере, мне не придется преследовать ее через поле кукурузы и продевать повод через кольцо в ее носу, чтобы привести обратно.
Вначале я хотел заделать трубу — я хотел сделать это первым делом — но когда мой желудок успокоился, ясное мышление вновь заявило о себе. Ахелоя была приоритетом. Она была хорошей дойной коровой. Что важнее, она была моей ответственностью. Я держал домашнюю аптечку в небольшом офисе сарая, где читал книги. Внутри я нашел большую банку антисептического бальзама «Роли». В углу была груда чистых тряпок. Я взял половину из них и вернулся к стойлу Ахелои. Закрыв дверь ее стойла, чтобы свести к минимуму риск быть пнутым копытом, я сел на табурет для доения. Думаю, что часть меня считала, что я заслуживал быть пнутым. Но старая добрая Ахелоя успокоилась, когда я погладил ее бок и прошептал, «Тише, коровка, тише», и хотя она дрожала, пока я намазывал бальзам на ее поврежденную часть, она стояла спокойно.
Когда я сделал все что мог, чтобы предотвратить инфекцию, я использовал тряпки, чтобы вытереть рвоту. Важно было проделать все хорошо, поскольку любой фермер скажет вам, что человеческая рвота привлекает хищников так же, как выгребная яма, которая не была, как следует закрыта. Разумеется, енотов и сурков, но в основном крыс. Крысы любят человеческие отбросы.
У меня осталось несколько тряпок в запасе, но они были кухонными обносками Арлетт и слишком тонкие для моей следующей работы. Я взял ручную косу с ее привязи, осветил мой путь к нашей поленнице, и отрубил рваный квадрат от тяжелого брезента, накрывавшего ее. Вернувшись в коровник, я наклонился и удерживал лампу близко к отверстию трубы, желая удостовериться что крыса (или другие; там, где была одна, несомненно, будут еще), не скрывалась, готовая защищать свою территорию, но оно было пустым, насколько я мог видеть, что составляло метр или около того. Не было никакого помета, и это не удивляло меня. Это был активный проход, теперь единственный их проход, и они не станут загрязнять его, пока могут сделать это снаружи.
Я сунул брезент в трубу. Он был жестким и громоздким, и в конце мне пришлось воспользоваться ручкой метлы, чтобы затолкать его до конца, но я справился.
— Ну вот, — сказал я. — Посмотрим, как вам это понравится. Поперхнетесь им.
Я вернулся и посмотрел на Ахелою. Она стояла спокойно, и нежно глянула на меня через плечо, когда я погладил ее. Я знал тогда, и знаю теперь, что она была обычной фермерской коровой, мало понимающей особенности мира природы, которые известны вам — но этот взгляд все еще вызывал слезы на мои глазах, и мне пришлось подавить рыдание. Я знаю, что ты сделал все что мог, говорил он. Я знаю, что это не твоя вина.
Но это была моя вина.
Я думал, что буду долго лежать с открытыми глазами, а когда засну, мне будет сниться крыса, несущаяся по замусоренной сеном вагонке к своему спасительному отверстию трубы с тем соском в пасти, но я заснул сразу, и мой сон был и лишенным сновидений и восстановительным. Я проснулся от утреннего света, заполняющего комнату и вонь от разлагающегося тела моей мертвой жены, пропитала мои руки, простынь, и наволочку. Я сел выпрямившись, задыхаясь, но, уже осознавая, что запах был иллюзией. Этот запах был моим дурным сном. У меня не было их ночью, но он прибыл с первыми утренними лучами, и широко открытыми глазами.