– Она липучка!
– А он хлыщ!
Алиса поочередно смотрела то на одного родителя, то на другого, а потом заявила, показывая на кошку в своей тарелке:
– Хлыпучка!
Они обернулись к ней, потом переглянулись, пытаясь сдержать подступающий хохот.
Таша вышла из фиакра на улице Мирабо – чтобы попасть в особняк Пон-Жуберов, она должна была пройти пешком мимо двух больших зданий, в которых помещался дом престарелых, первый корпус назывался Сент-Перин, а второй – Шардон-Лагаш. Ее внезапно вновь охватила тревога, она почувствовала, что боится постареть, потерять тех, кого любит, что страшится попасть в братскую могилу живых мертвецов, вырванных из памяти близких, приговоренных ожидать конца в компании других таких же престарелых затворников. Потом перед мысленным взором промелькнуло лицо дочери, оставленной заботам Айрис, и она почувствовала, что успокаивается. Если она доживет до преклонных лет, Алиса будет ей поддержкой и опорой, хотя Таша вовсе не собиралась при этом отравлять ей существование.
Она подошла к воротам, потянула за шнурок звонка. Лакей в ливрее окинул ее недоверчивым взглядом, а когда она сообщила о цели своего визита, сделался еще более высокомерным. Они прошли черед садик, потом поднялись по небольшой лестнице, вошли в подъезд и оказались в коридоре. Далее Таша предложили полюбоваться обстановкой будуара, а мадам де Пон-Жубер не замедлит в ближайшее время появиться.
В комнате царил культ сатина-либерти[31]: им были обиты стены, софа, кресло, подушки, исключение составляли картины и гравюры. Таша почувствовала, что ей становится дурно в этой нише, украшенной букетами в стиле Помпадур и фантастическими цветами: создавший их художник явно был не силен в ботанике. От такого обилия безвкусных цветолож и цветоножек у нее закружилась голова. И тут дверь в будуар незаметно захлопнулась. Прежде чем Таша успела пикнуть, ее обхватили две сильные руки и развернули лицом к лицу с тем, кто затем впился губами в ее губы. Бони де Пон-Жубер впился в нее так крепко, что сопротивляться было бесполезно. Шаг за шагом он теснил ее к софе, и как она ни напрягалась, стараясь устоять, он клонил ее все ниже. Она с ужасом и отвращением почувствовала, как его рука скользнула под ее юбку и пытается проникнуть между ног. Она попыталась закричать, но его губы зажимали ей рот, у нее получилось лишь замычать. Насильник навалился на нее, давил всем своим весом, а его рука, словно краб, пыталась проникнуть ей в самое интимное место.
– Прекратите немедленно! Встаньте и отпустите ее, или я позову на помощь, и вся челядь узнает о ваших развратных наклонностях! – прозвучал тут женский голос.
Рука замерла, выскользнула наружу, тяжесть, давящая на Таша, исчезла. Бони де Пон-Жубер бросил уничтожающий взгляд на Валентину:
– Что вы себе напридумывали? Эта дама счастлива уступить моим ухаживаниям, она сопротивлялась только для порядка, она только того и жаждет, ну совсем как вы, дорогая.
И он вышел из будуара так спокойно, словно заходил за пепельницей.
Валентина устремилась к Таша, которая сидела и пыталась поправить сбившееся белье и одежду.
– Мне так жаль, послушайте… Может быть, вызвать врача?
– Нет-нет, если можно, водички. Меня что-то тошнит.
Валентина помчалась и принесла стакан воды, который Таша опустошила одним махом.
– Боже мой, какое животное! Я должна была что-то заподозрить, это ведь не в первый раз. Да и меня он сперва силой принуждал к таким вещам! Что только не творил со мной в первую брачную ночь! Как только родились мальчики, я запретила ему заходить в нашу спальню. Но он выслеживает и иногда, где-нибудь в уголочке, в коридоре…
– Ничего себе! А о разводе вы не подумываете?
– Да уж думала! Но что тогда со мной будет, у меня никаких средств, все на его имя. Когда я выходила замуж за Бони, моя тетя, мадам де Салиньяк, не спросила, чувствую ли я что-то к этому человеку. У меня не было никакого опыта физической любви, она казалась мне отвратительной, но чем больше я ему отказывала, тем больше росли его аппетиты, и я терпела его нескончаемые приставания, не пытаясь возражать. Так меня воспитали, покорной и безответной. Утешало меня лишь то, что приличия были соблюдены. Рождение близнецов стало часом моего избавления, он прекратил меня домогаться. Приобрел привычку ходить на сторону. Его встречали в обществе дам полусвета, а я, а я… – Валентина всхлипнула. В итоге Таша пришлось ее утешать. А ей уже поскорей хотелось бежать из этого особняка – вдруг владельцу приспичит вернуться? Она встала. Виктор был прав. Ни при каких обстоятельствах ей не следовало даже переступать порог этого особняка.
– Я вам очень сочувствую. Лучше будет, если вы сами будете приходить ко мне раз в неделю, если захотите, мы сможем поговорить, а предлогом будет ваш портрет, который я согласилась написать, но никто не заставляет вас позировать, если вам того больше не хочется.
– Спасибо за сочувствие, мне стало полегче. Мне бы хотелось, чтобы вы написали мой портрет. И посоветовали бы мне что-нибудь – если вы не против.
– Конечно. Вы спасли меня из когтей тигра, это будет только справедливо.
Валентина проводила Таша до ворот. На прощание она шепотом спросила:
– А мужу вы расскажете?
– Никогда. Он вполне способен тогда убить вашего.
Глава пятая
Шарль Таллар утомился, проверяя толстую стопку тетрадей, и решил устроить себе паузу. Двухкомнатную квартирку на улице Ампер, которую он занимал с начала учебного года, он выбрал из-за близости к лицею, где он преподавал. Но – Шарль Таллар не уставал это повторять – монументальный шкаф, царивший в тесной комнатке, радовал глаз. Не то чтобы шкаф был красив или функционален: просто дубовый ящик безо всяких там завитушек, и стильным его тоже нельзя было назвать, да и бесполезный вовсе, поскольку вещей в нем почти не было. Главным тут было зеркало. По двадцать раз на дню он любовался на себя анфас и в профиль. Анфас он лицезрел молодого человека с угловатым лицом, темными глазами и тоненькой ниточкой усов, переходящей в острую бородку, вокруг почти неразличимой линии рта. Он представлял себя в костюме Жерома Бонапарта, младшего брата Наполеона I и дядюшки Баденге[32]. Для довершения сходства он, когда рассматривал себя в профиль, просовывал руку под жилет, имитируя императорскую стать, и при этом придерживал слегка отвисший животик.
Часы под колпаком напомнили ему о трудовой повинности.
Дата. Дальше с новой строчки: отступаем восемь клеточек от полей. Тема месяца:
Необходимо любить труд, естественный закон и общественный закон.
Тема сочинения-рассуждения:
Почему считается, что Виктор Гюго – глас слабых и обиженных?
Двое из этих маленьких кретинов написали вместо глас «глаз» и получили за это «ноль». Работа в этом лицее, полученная после четырех лет преподавания в школе Монж, была все же большой для него удачей. Это светское учебное заведение, созданное в 1869 году одним последователем Сен-Симона, тяготело к прогрессивному образованию, девизом которого было:
Чтобы хорошо учиться, нужно беречь физические силы и укреплять моральные.
Каждый урок длился не более полутора часов, а после двенадцати три часа были посвящены занятиям гимнастикой или фехтованию, или же прогулке по парижским паркам. Некоторые играли в футбол или ездили верхом. Школьная форма отсутствовала.
«Мечешь бисер перед свиньями… Вот, вероятно, в чем загвоздка: слишком много с ними цацкаемся, ни тебе линейкой по пальцам не ударь, ни дурацкий колпак не надень… Вот меня так учили, и это закалило мой характер!» – подумал Шарль Таллар, слегка покривив душой: на самом деле ему очень нравилось работать в этом вполне либеральном заведении. Он состоял в той группе учителей, что готовила к степени бакалавра. Большой популярностью у учеников не пользовался, однако тридцать две овцы из его отары вполне добродушно ценили педагогические способности и непредвзятость своего пастыря, заметные на фоне остальных учителей. Один-единственный серьезный недостаток все портил: у него совершенно не было чувства юмора. Только мраморная статуя могла не рассмеяться шуткам Гийома Массабьо, лучшего фигляра в классе!