Кендру окружали картины, звуки и запахи Парижа: характерный, на две ноты, звук полицейской сирены, выхлопные газы, потоки туристов, щелкающих фотоаппаратами и глазеющих на исторические памятники, вечный парад стройных, шикарных парижанок — их шелковые шарфы развевал слабый ветерок, возникавший при ходьбе, — то дуновение влекущих духов, то резкий запах или даже зловоние с Сены, текущей меньше чем в сотне ярдов отсюда.
И постоянно, повсюду — обрывки певучей, быстрой французской речи. Кендра глубоко вздохнула, не в силах подавить дрожь волнения, пробежавшего по жилам. Она в Париже — и она наслаждалась сознанием этого.
Работая в туристическом агентстве, в последние пять лет она очень много ездила — впрочем, в последние три поменьше, потому что была назначена помощником менеджера филиала агентства Боба Уоррена «Давайте путешествовать!» в Кармеле. Где она только не побывала! Но никакое другое место не могло сравниться для Кендры с Парижем — воплощением духа приключений, очарования и чистой романтики путешествий. Она всю жизнь мечтала побывать в Париже — и вот за последние четыре года она здесь уже второй раз!
Кедра даже не пыталась спрятать довольную улыбку, которая — она чувствовала — расцветала на лице. Она усердно работала и многого добилась. И склонна в полной мере насладиться плодами своего труда.
Эта поездка в Париж — одна из таких наград, несмотря на бесконечные часы, посвященные планированию и координированию деталей безупречного путешествия для двенадцати девочек-подростков. В самом деле она была при исполнении служебных обязанностей, а не на отдыхе, но этот факт ни на йоту не уменьшал удовольствия от пребывания в Париже. Даже чувство ответственности за девочек, не оставлявшее ее двадцать четыре часа в сутки, казалось легче в этом славном городе.
Она пережила все: от потери багажа до потери паспортов, от легких расстройств желудка до мощной аллергической реакции, когда Кэри Лайонс по неведению съела суп-пюре из даров моря, в состав которого входили креветки. Кендра гасила раздраженные перебранки, вызванные усталостью, осушала слезы тоски по дому и смягчала стресс от культурного шока. Она научилась быть терпеливой, твердой, вкрадчиво-льстивой, научилась защищать, поучать и прощать — в зависимости от того, чего требовала ситуация.
Положа руку на сердце, она не стала бы утверждать, что выполнила свои обязанности в этой поездке безупречно — многое можно и нужно было сделать лучше. Например, отговорить Лайзу Перретти от покупки нескольких трехсотдолларовых шелковых шарфов от Эрме, или уговорить Тиффани Льюис попробовать лягушачьи ножки по-провансальски — ей страшно этого хотелось, несмотря на насмешки и протесты других девочек. И ей еще предстоит убедить свою группу, что прогулка на речном трамвайчике по Сене на закате — это отнюдь не банальность, а отличный способ увидеть Париж в новом и интересном ракурсе.
Кендра гордо расправила плечи. Нет, работа выполнена не безупречно, но хорошо, без ложной скромности признала она, очень хорошая работа — их первая поездка во Францию получилась не только развлекательной, но и поучительной.
И если Боб Уоррен еще питает сомнения в том, что она сможет организовать в Монтеррее филиал «Давайте путешествовать!», то успешное выполнение этого поручения должно убедить его, что она полностью соответствует должности, которую надеется получить по возвращении.
«Я дам ответ, когда вы вернетесь», — вот все, что босс счел нужным пообещать ей, хотя казался очень довольным, когда она сделала формальное представление своей кандидатуры на должность, которая скоро должна возникнуть. Еще три дня, и она дома. Еще три дня, и она получит ответ.
Ответ — она почти уверена — будет положительным.
Улыбка Кендры стала шире. Да, и впрямь она прочно стоит на ногах. Она замедлила шаги и остановилась у ступенек, ведущих из сада Тюильри на площадь Конкорд. В улыбке появилось коварство.
— Кто-нибудь знает, что произошло там, внизу, на площади Конкорд? — невинно спросила Кендра, откидывая с лица тяжелую волну светлых, медового цвета волос.
Ответом ей было только невразумительное мычание и смешки.
— Во времена французской революции здесь стояла гильотина. — Кендра широко повела рукой, очерчивая этим жестом большую круглую площадь, забитую транспортом — начинался час пик. — Людовик XVI, Мария-Антуанетта и тысячи других были обезглавлены на этом самом месте.
На лицах девочек появился интерес.
— Огромные толпы собирались здесь, чтобы посмотреть, как потоками льется кровь, катятся головы, и поговорить о зловонии…
— Кендра!
— Как это грубо! Кендра засмеялась:
— Вперед, и возьмем побольше кетчупа к жареной картошке!
После секундного молчания раздался взрыв дружного смеха, и девочки вслед за Кендрой пошли по площади Конкорд к Елисейским полям, с молодым проворством и кошачьей ловкостью уворачиваясь от машин.
Джексон Рэндалл прожевал кусок на удивление приличного чизбургера, запил несколько водянистым шоколадным молочным коктейлем и с удовольствием осмотрелся.
Его место в углу на третьем этаже «Фри-тайма» — ресторана быстрого обслуживания в Париже — было прекрасным наблюдательным пунктом: внизу разворачивалась панорама Елисейских полей во всей их зрелищности и разнообразии.
Бизнесмены в тысячедолларовых костюмах — быстрая походка и речь — спешили на деловые встречи, прокладывая путь среди групп юношей, щеголявших лохмотьями и перчатками с шипами. Безупречно одетые мужчины и женщины сдержанно жестикулировали за стеклами роскошных витрин и осторожно обходили угрюмоглазых парней в черной коже, стоявших рядом с огромными сверкающими мотоциклами, припаркованными прямо на тротуаре. Иммигранты из Северной Африки в национальных костюмах продирались сквозь толпу нервных, возбужденных туристов, уже занявших очередь на ужин-шоу в «Лидо».
Но не это радовало глаз.
Он не мог отвести взгляд от процессии с нагруженными едой подносами, приближавшейся к свободным столам поблизости от него. Это была группа хорошеньких девочек, ясноглазых, улыбающихся, пышущих здоровьем и радостью жизни. Наверное, немки или голландки, подумал он. С ними была женщина, их учительница или что-то в этом роде, вот она-то и приковала внимание Джека безраздельно.
Она была хороша, как ни одна из парижанок, на которых он любовался уже три месяца, с момента прибытия в Париж, — а Париж являет пиршество взору в смысле красивых женщин.
Его начальство называло это назначение в американское посольство наградой за проявленную в недавнем прошлом доблесть. Сам Джек не считал свои действия такой уж доблестью. А что до Парижа, то, хотя он и осмотрел большинство приманок для туристов, Париж был для него просто еще одним назначением, разве что еда здесь была получше, чем в других местах.
Джексон Рэндалл в свои тридцать пять лет был военно-морским атташе и гордился этим. Возвышенные понятия типа «доблесть» он не воспринимал, но понимал, что такое долг. Долг десантника вообще, конкретно его долг по отношению к его роду войск и к людям, служившим вместе с ним и под его началом. Для Джека выражение «верный долгу» означало постоянную готовность отдать всего себя — сердце, разум, тело и душу, — как только потребуется, не задумываясь, чем это обернется лично для него.
Тем не менее он готов был спорить, что если бы его начальство хоть заподозрило, как страшно ему было, когда он руководил рейдом по спасению сбитого в пустыне летчика, то сейчас его бы назначили сторожить сортир на заставе в той самой пустыне.
Ему оставалось восемь лет до отставки с полной пенсией и со всеми льготами, но во время его последней поездки на Средний Восток было несколько столь напряженных моментов, что он не однажды подумывал, не зажить ли штатской жизнью с инженерным дипломом, полученным в армии.
Так что сидеть и любоваться на прелестную женщину, занятую гамбургером, в Париже, Франция, он считал большой удачей для себя.
Женщина была моложе него. Лет двадцать пять — двадцать семь, прикинул Джек. У нее были темно-русые волосы, длинные, прихваченные на затылке какой-то штукой вроде кружевного шарфа, несколько выбившихся мягко вьющихся прядей обрамляли ее лицо. Джек был неравнодушен к длинным волосам и положительно ненавидел современную моду на короткие стрижки женщин, особенно если они почти брили голову — как солдаты-новобранцы.