День тянулся нестерпимо медленно. Не было ни посетителей, ни магазинов. Была корзина со штопкой, к которой Лоретта даже не прикоснулась. День чудесный, и она немного прогулялась по саду, любуясь яркими желтыми птичками, порхающими с ветки на ветку. Сидя в солнечном квадрате, она смотрела на окна соседнего дома, занавешенные кружевным тюлем, и думала: интересно, другие любовницы также скучают, как и она? Возможно, они могли бы образовать что-то вроде «союза любовниц» и устраивать, так сказать, заседания его членов, где могли бы вместе выпить чаю — или чего-нибудь покрепче — и жаловаться на своих покровителей. Лоретта усмехнулась.
— Над чем ты смеешься? — К ней шел Кон, который сегодня выглядел истинным маркизом. Бутылочно-зеленый сюртук и светло-коричневые бриджи подчеркивали совершенство его фигуры, широкий ослепительно белый галстук — совершенство лица.
— Добрый день, милорд. Я не ждала вас до вечера.
— Мне захотелось взглянуть, как ты тут. — Кон сел рядом с ней. Их бедра соприкоснулись, и Лоретта подавила желание придвинуться ближе.
— К вашему сведению, умираю от скуки. Кон вскинул бровь.
— Вы же знаете, я не привыкла к безделью. В Винсент-Лодж полным-полно работы, и потом, есть еще мои ученицы.
На этот раз Кон поднял обе брови:
— Ты — учительница?
— Я не тупая! — горячо возмутилась Лоретта.
— Ну разумеется, нет. — Кон взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
Лоретта села прямо, хотя Кон продолжал держать ее руку.
— Сестры Трамболь умерли, как тебе известно. Несколько раз в неделю кое-кто из деревенских девочек приходит к нам, и мы… мы беседуем на разные темы. — Она задрожала, когда Кон стал рисовать круги на ее ладони. Сладкий трепет пронзил ее до самых кончиков пальцев.
— Итак, — лицо Кона было мрачным, — ты теперь благовоспитанная обедневшая старая дева, которая помогает детям расширить их кругозор?
— Все не так уж плохо, — прошептала Лоретта.
— Я могу дать тебе больше.
Лоретта высвободила руку.
— Тебе не удастся заставить меня почувствовать себя полезной здесь. Квалхата чуть не перерезала мне горло, когда я вторглась на ее кухню.
— Моя дорогая, любой уважающий себя повар или кухарка были бы очень недовольны, если бы кто-нибудь вторгся на их территорию, — насмешливо заметил Кон.
Щеки Лоретты жарко вспыхнули. Когда-то она была полной неумехой в домашних делах.
— Думаешь, я не умею готовить? Я многому научилась. Пришлось. — Она вспомнила о дюжинах подгоревших завтраков, обедов и ужинов, которые ей приходилось съедать, пока Сейди не взяла кухню под свой контроль.
— Не сомневаюсь. — Кон резко встал. — Ежели желаешь почувствовать себя полезной, пойдем наверх.
— Сейчас? — Лоретта сглотнула.
— Сейчас.
Она поднялась со скамейки и отряхнула юбки. Все надежды на скрывающий недостатки свет свечей сгорели под безжалостным солнцем. Когда-то она без стеснения обнажала перед Коном свое тело при свете дня, но тогда она была глупой девчонкой. Впрочем, и теперь, похоже, она не слишком-то поумнела, если ее сердце неистово стучит в предвкушении.
— Как пожелаешь.
Лоретта все время ощущала на себе взгляд Кона, пока он шел следом за ней по выложенным плитками садовым дорожкам, затем через холл. Он подхватил ее, когда она споткнулась на лестнице, потом твердо обнял за талию, и они продолжили подниматься вместе. Он ничего не сказал, однако нажим пальцев был красноречиво властным: она принадлежит ему, и он не позволит ей упасть.
Или уйти.
Кровать была уже разобрана, а в камине потрескивал огонь. Должно быть, Надия или Мартина получили соответствующие указания, когда он приехал. В доме было тихо. Интересно, подумала Лоретта, слуг отпустили на полдня или велели им не выходить из своих комнат? Как стыдно сознавать, что им прекрасно известно, какую роль она здесь выполняет.
Лоретта стояла неподвижно, пока Кон расстегивал на ней платье, развязывал нижние юбки и раздевал вплоть до кружевных подвязок и чулок. Несмотря на пылающий огонь, тело ее покрылось гусиной кожей. Кон взял ее за плечи и отступил назад, словно оценивая свое приобретение. Лоретта вызывающе вскинула подбородок.
Двенадцать лет назад она бы дразняще улыбнулась и поинтересовалась, нравится ли ему то, что он видит. Она могла бы даже отскочить от него и закружиться по комнате, распустив волосы. Он поймал бы ее — уж об этом она бы позаботилась, — и они, хохоча, вместе упали бы на кровать. Повалились бы друг на друга в безумии торопливых, лихорадочных поцелуев и неуклюжих объятий. Судя по тому, что было позапрошлой ночью, Кон с тех пор изрядно отточил свое мастерство.
Кон был у нее первым и единственным любовником. Все ее попытки в одинокой девичьей постели воскресить их лето были бледной имитацией в лучшем случае. Этот мужчина стоит перед ней сейчас, загадочный и отстраненный, хотя их разделяет расстояние лишь одной вытянутой руки.
Лоретта представления не имела, что происходило у Кона в голове… чего нельзя было сказать о его теле, если судить по сильно увеличившейся твердой выпуклости под застежкой замшевых бриджей. Но ведь голова в этом не участвует. Чтобы почувствовать вожделение, мужчине не надо думать. Любая обнаженная женщина может вызвать точно такую же реакцию.
Кон шумно выдохнул.
— Теперь твоя очередь раздеть меня.
Лоретта кивнула. Первым делом она взялась за изумрудную булавку в галстуке, не без труда высвободив ее из накрахмаленной ткани. Булавка оказалась довольно тяжелой.
— Не слишком ли вульгарно для дня, а, милорд?
— От меня этого ожидают. Я ведь Безумный Маркиз, как ты знаешь. Видела б ты рубин. — Лицо Кона скривилось в улыбке. — Мне дозволена эксцентричность.
— Ты стал таким же, как твой дед. — Лоретта положила булавку на туалетный столик. Как странно, что она не стесняется ходить совсем голой.
— Наверное, да, за исключением того, что я научился не только тратить деньги, но и зарабатывать их. — Он начал было стаскивать галстук с шеи, но Лоретта остановила его.
— Это я должна раздевать тебя, не забыл?
— Ну, так давай, действуй.
Она взглянула на него:
— Я чересчур медлительна? — Лоретта кончиком пальца дотронулась до серебряной пуговки жилета.
— Да, чертовски.
Он рычит на нее? Интересно.
Лоретта сняла галстук, сложила его и положила рядом с изумрудной булавкой.
Следующим был сюртук. Она стащила его и, пройдя к стулу, аккуратно повесила на спинку. Кон сжал челюсти с таким видом, словно хотел, чтобы Лоретта расшвыряла его одежду по всей комнате, но ничего не сказал.
Красивые серебряные пуговицы, каждая с выдавленным изображением креста Коноверов. Они тоже стоят недешево.
Она наклонилась и стала вытаскивать их из петелек, краем глаза заметив, как мускул на челюсти Кона задергался от напряжения.
Сегодня он гораздо хуже владеет собой, чем тогда, когда она так бесславно шлепнулась на зад, стаскивая с него сапоги. Та медленная пытка кончиком пальца, должно быть, чуть не убила его. Ее-то уж точно.
Лоретта облизнула губы и услышала, как он застонал:
— Хватит. — Он сорвал с себя остальную одежду, сбросив сапоги чуть ли не с яростью. Жилет, рубашка, бриджи и сапоги теперь были раскиданы по комнате. Лоретта наклонилась, чтобы поднять с пола белую рубашку, и была вознаграждена звонким шлепком по заду.
— Оставь. Иди в постель.
— Зачем ты меня шлепнул?
— И еще не то сделаю, если… — Должно быть, Кон услышал сам себя, увидел потрясение Лоретты и поспешил заключить ее в объятия. — Прости, Лори. Я никогда тебя и пальцем не трону, — прошептал он.
Она положила голову ему на грудь, озадаченная сменой его настроения. Кон вытащил шпильки из ее волос, и они рассыпались по спине.
Нет. Он никогда не поднимет на нее руку. Его боль иного характера. Это та боль, с которой она сама боролась на протяжении всех двенадцати лет. Но Кон — такая же жертва, как и она.