Лоретта полагала, что с трудом узнает свой старый дом, когда вернется. Соседи, должно быть, сгорают от любопытства, недоумевая, с чего это Винсенты вдруг так разбогатели.
Лоретта рассеянно потерла затылок, наблюдая за активностью во дворе. Ей было ужасно стыдно, что она так легко поддалась на шантаж Кона, так легко упала в его объятия, так легко снова влюбилась в него, что бы там ни говорила. Последние несколько недель были головокружительной смесью расстройства, вожделения, нежности и скуки. Ей надо, не теряя головы, как-то пережить оставшееся время.
Кон не слишком возражал, когда она вчера расторгла их сделку. Лоретта вспомнила его лицо, когда он стоял на холме и ветер раздувал его иссиня-черные волосы. Губы его были плотно сжаты, словно он хотел возразить, но сдерживался. А вчера вечером, когда она нашла его в кабинете, он был рассудительным, даже учтивым.
Лоретта два дня ходила к их дереву, растущему в укромном месте, оставляя маленькие знаки в искривлении ствола, что была там. Эти знаки мог узнать только он. Она надеялась, что на третий день он придет.
Октябрь выдался прохладным. Лоретта закуталась в шаль, сверху набросила плащ и выскользнула через кухонную дверь в сад. Она перебежала по каменному мостику, как делала, когда была ребенком, затем пошла по тропинке вдоль речки, пока не пришла к извивающейся стене Гайленд-Гроув. Стена была низкой, полуразрушенной, и через нее легко было перелезть. За стеной — широкий пустой склон, а за ним рощица. Вот в ней-то и росло то самое искривленное дерево с шишковатыми ветками, к которому она так отчаянно стремилась, влекомая сердцем.
Талисманы исчезли: плоский розовый камень, который когда-то дал ей Кон и научил бросать, и маленький муслиновый мешочек с оторвавшимися блестками с ее «свадебного» платья — они больше не лежали в изгибе ствола. На их месте была маленькая деревянная шкатулка с резьбой.
Он был здесь!
Лоретта забралась на дерево, устроилась на гладком стволе и открыла шкатулку. Внутри оказалась серебряная брошь в виде лавровой веточки. Руки ее дрожали, когда она прикалывала ее на платье под шалью. В своем путешествии он думает о ней.
В свадебном путешествии.
Она тоже думала о нем — ни о ком больше, кроме Кона. Дни тянулись невыносимо медленно. Она не спала, не ела, чувствовала, что буквально умирает. Сердце ее было разбито. Она твердила себе, что у Кона не было иного выхода, кроме как жениться. Он должен расплатиться с долгами. Но в глубине души она ненавидела его за малодушие. Они могли бы вместе убежать, исчезнуть. Теперь же придется исчезнуть ей одной.
До лета она поживет у родственников. Пока все не закончится. Она будет есть с ними жареного гуся на Рождество и любоваться распускающимися нарциссами в саду. Она оставит эту шкатулку и брошку в Корнуолле как память о настоящих родителях ребенка.
Она все-таки забеременела, несмотря на их с Коном предосторожности, — наказание, как сказала мама, за ее чрезмерное своенравие. Был скандал, но, по крайней мере, отец вспомнил про своих бездетных родственников, живущих в Пензансе. Они согласились взять ребенка на воспитание за свою долю состояния Берримана.
Лоретта выдержала ужасный разговор с мистером Берриманом, который договорился с отцом о денежной компенсации. План увезти ее подальше до возвращения Кона был расстроен приездом маркиза и его супруги раньше ожидаемого срока. Но сундуки Лоретты были уже уложены, и завтра ей предстоял отъезд.
Ей строго-настрого запретили говорить Кону. Иначе мистер Берриман прекратит оплату обучения Чарли и не будет платить за воспитание ребенка. Кон ни за что не должен заподозрить, что Лоретта беременна. Сейчас она худая, как никогда раньше. Сейди говорила, что как только она уедет из Лоджа, она сразу расцветет. Но Сейди не увидит ее, ведь она едет в Корнуолл одна.
Лоретта ждала на дереве, закрыв глаза. Он придет, она не сомневалась в этом. Если понадобится, она будет ждать здесь весь день. Мама слегла с мигренью, а отец закрылся в кабинете с бутылкой превосходного виски. Винсенты обходятся Берриману в кругленькую сумму, но говорили, что он может обеспечить не только их семью, но и всю деревню без малейшего ущерба для себя. В конце концов, купил же он маркизат для своей дочери.
Она услышала на тропинке шаги Кона.
— Лоретта.
Одно это слово вмещало всю его тоску, все желание. Она улыбнулась и посмотрела на него. Изменилось все и ничего.
— Привет, Кон.
— Можно мне залезть к тебе?
— О да!
Как же хорошо сидеть в его объятиях на изгибе ствола! Внезапно шаль показалась ей слишком теплой для пасмурного осеннего дня. Кон, должно быть, понял, потому что его руки проскользнули под старый плащ, раздвинули края шали и погладили чувствительную грудь.
— Можно мне поцеловать тебя разок, как в старые добрые времена?
Лоретта повернула к нему лицо. Его губы с очаровательной нерешительностью прильнули к ее губам.
Она открылась ему, пробуя его на вкус впервые за несколько недель. В тот же миг трепет наслаждения охватил ее с головы до ног. Язык Кона был теплым и ищущим. Она расслабилась в его объятиях, отгородившись от невозможности будущего, когда его ладони стали ласкать ее под плащом.
У нее был только сегодняшний день. И в каком бы отчаянии они ни находились, заняться любовью на дереве у них не получится.
Лоретта мягко отстранилась и развязала завязки плаща. Затем быстро поцеловала Кона и спрыгнула на землю. Расстелила плащ и шаль под низко висящими ветвями, теперь голыми. Кто-нибудь может наткнуться на них. Нет ни зеленой листвы, ни высокой травы, чтобы укрыть их от посторонних глаз, но вряд ли жена Кона захочет прогуляться в такой пасмурный день.
Лоретта поежилась от холода и предвкушения. Вскоре Кон накрыл ее своим телом, и колючая шерсть, царапающая обнаженную кожу, была приятным дискомфортом. Ей необходимо было почувствовать каждую точку соприкосновения с ним, и плевать на все неудобства. Не было времени на игру, лишь первобытное слияние двух тел в последнем всплеске горько-сладкого наслаждения. Она была такой же безудержной, как и он, извиваясь, кусая до крови, и пусть потом его жена увидит эти синяки, ей все равно. Кон принадлежит ей, и только ей, что бы там ни было написано в брачном свидетельстве.
Лоретта упивалась его жаркими объятиями. Они вместе уносились в рай, не было никаких ожидающих ангелов, было лишь страшное осознание, что это конец. Лицо Кона застыло от боли, когда он вышел из нее.
— Мы больше не можем этого делать, Лори. — Он прислонился спиной к стволу дерева.
— Я знаю, глупый, — попыталась она пошутить, с запоздалой скромностью поправляя юбки и устраиваясь на плаще. — Я уезжаю на несколько месяцев, но когда вернусь, мы сможем тайно встречаться. — Она старалась не думать о возможных последствиях. О том, что может сделать с ними мистер Берриман, если узнает. Она цеплялась за надежду.
— Вряд ли. — Щеки Кона раскраснелись, но губы были белыми. — Марианна беременна. Теперь ты понимаешь? Я женат. И скоро стану отцом. Я уже потерял большую часть своей чести. Не жди, что я лишусь ее совсем.
— Ре…ребенок? — Перед глазами Лоретты заплясали черные круги. Она натужно сглотнула и стиснула ткань плаща.
— Ты замерзла. — Кон стряхнул с шали сухие травинки и накинул Лоретте на плечи. — Вставай, Лори. Мне очень жаль. Я собирался только поцеловать тебя. Но Бог мой, я люблю тебя, и нет никакого выхода. Никакого. Я негодяй, что вот так использую тебя.
Лоретта покачнулась, вставая, и Кон поддержал ее. Потрогал брошку у нее на груди:
— Она тебе нравится? Я купил ее тебе на восемнадцатилетие.
День, который ее родители даже не заметили, потому что были очень злы на нее.
— Красивая, — отозвалась она без всякого выражения. — Спасибо.
— Не надо ни за что меня благодарить! Я испортил тебе жизнь!
Как драматично он выглядел со своими растрепанными волосами, заострившимися чертами и несчастными глазами! Лоретта только сейчас заметила, что он в новых начищенных сапогах и дорогой одежде. Его купили со всеми потрохами.