— Я не ненавижу тебя. — Кон не услышал полной убежденности в голосе сына. Джеймс сказал это машинально, из чувства долга, а не из-за какой-либо привязанности.
— Пожалуйста, слезь с изгороди. Давай прогуляемся к озеру. Там прохладнее.
Джеймс перебросил ногу и соскользнул вниз, зацепившись курткой за проволоку. Кон хотел отцепить его, но Джеймс дернулся, порвав куртку. Кон напомнил себе, что должен уважать границу между ними, которую установил сын, хотя все, чего ему хотелось, — это обнять Джеймса и сказать ему, как он сожалеет, что так испортил им жизнь.
Он пошел вслед за мальчиком по поросшей травой тропинке, держась сзади на почтительном расстоянии в пять шагов. Они вошли в рощу, которая спускалась к озеру, и Кон развязал свой пропитанный потом шейный платок.
— Мне было всего девятнадцать, когда я женился на твоей матери, даже еще совершеннолетним не был. Я не оправдываюсь, но мой дядя, как опекун, настоял на этом браке. Я был по уши в долгах у твоего дедушки Берримана. Очень много людей зависело от меня и моего поместья, а я был почти банкрот. Дядя очень хорошо позаботился об этом.
В Джеймсе было слишком много от Берриманов, чтобы когда-либо оказаться в таком уязвимом положении, и Кон был искренне этому рад. Его сыну не придется принимать решения, которые будут разрывать его сердце — если оно у него есть — надвое.
— Мама не любила твоего дядю. Ей постоянно приходилось посылать ему деньги.
— Она была мудрой, твоя мама. Он и его брат, мой отец, никогда не ладили, и когда он стал моим опекуном, увидел свой шанс поквитаться с династией Коноверов. Было ли все это намеренно, или виной всему плохое финансовое планирование, я точно не знаю, но к тому времени, когда я вернулся из Кембриджа, положение было ужасное. Мы с дядей заключили сделку с твоим дедушкой, и брак был, таким образом, устроен.
Блеск солнца на серебристой воде ослеплял. Кон повернулся к воде спиной и сел на землю. Джеймс опустился напротив.
— Мы с матерью Беа любили друг друга. Мы… мы повели себя не очень благоразумно, когда узнали, что я должен жениться. Уверен, ты слышал — ведь ты же учишься в школе, — о чем говорят в дортуаре. Что происходит между…
— Да-да. — Лицо Джеймса скривилось от отвращения.
Кон чуть не улыбнулся. Через несколько лет это изменится. Когда он встретит свою девушку. Когда встретит свою Лоретту.
— В общем, мы с этой девушкой расстались, и я женился на твоей матери. Твоя мама была красивая и умная. Она помогала своему отцу в ведении дел. Была значительно старше меня и очень… волевая. Марианна знала, чего хочет, стремилась к этому и получала это. — Кон помолчал, заново переживая ту унизительную угнетенность, которую чувствовал, находясь под пятой Берриманов.
Он признался Лоретте, что нарушил свою языческую клятву ей и скоро станет отцом. Он устало тащился назад, сунув руки в карманы. Пальцы теребили вышитый мешочек, который он нашел вчера на ветке дерева, полный серебристых бусин с выходного платья Лоретты — в этом платье она была в ночь их «свадьбы». В их ночь он взял ее девственность под низко свисающими ветвями дерева. Тот первый раз был слишком быстрым и неуклюжим, но потом, позже, они нашли свой, ведь в течение лета они старались встречаться так часто, насколько это было возможно. Когда они занимались любовью после своей языческой свадьбы в кольце камней, они уже хорошо изучили друг друга.
Теперь он потерял Лоретту навсегда. Потрясение в ее глазах сказало ему, что он предал ее окончательно. У него долг перед своей женой и их ребенком, долг перед теми, кто от него зависит. Он со злостью отшвырнул с дороги упавшую ветку. На следующий год он получит свои деньги и освободится от Берриманов. Уговорит Лоретту бежать с ним. Они могут поехать куда угодно. Можно даже отправиться по стопам его бесшабашного деда.
К тому времени у него будет сын или дочь. «Молись о сыне», — сказал ему тесть, ибо, пока его жена не произведет на свет наследника, он будет привязан к Марианне Берриман сложным договором, который дядя подписал от его имени.
Кон подавил в себе порыв разорвать что-нибудь в клочья. Одной рукой он перекатывал гладкий камень в кармане, а другой сильно, до боли сжимал мешочек с бусинами. Два бесполезных символа многолетней любви и дружбы. Он мог швырнуть их в реку и покончить с ними, но Лоретту так просто из его сердца не выбросить.
Он вошел в прозрачную пустоту, которая когда-то была Гайленд-Гроув. В доме было тихо, рабочие закончили ремонт. Городские слуги Марианны двигались с безупречным изяществом, когда провожали его в спальню — истинный образчик того, какой должна быть опочивальня аристократа. Здесь, по крайней мере, был какой-то цвет: темно-красное покрывало, одного тона со стенами, пушистые коврики перед камином, картина, изображающая настороженно застывшего оленя. Не было и следа коллекции камней Кона, или дедушкиных книг, или лодок, которые они с Лореттой вырезали, чтобы пускать по реке. И хотя был разгар дня, Кон бросился на кровать прямо в одежде и сапогах и дал волю слезам.
Кон осторожно подбирал слова:
— Я был возмущен, зол и обижен. Чувствовал себя подкаблучником. Я был еще глупым мальчишкой, а твоя мама… она была женщиной.
Джеймс почти улыбнулся:
— Она любила командовать. Она и мной командовала.
— Я пытался наладить наши отношения, правда пытался, — солгал Кон, надеясь, что Джеймс ему поверит. — Твоя мама очень обрадовалась, когда узнала, что у нас будет ребенок. Ты. Мы оба обрадовались. Но когда ты родился, я почувствовал себя еще более бесполезным, чем раньше. Поэтому я уехал… Я не собирался отсутствовать долго. Но дни превращались в недели, а месяцы в годы, а я все не возвращался. Я… просто не мог.
В двадцать Кон чувствовал себя мухой в куске янтаря, которая не может даже слабо шевельнуть крылом. Он боялся возвращаться, боялся, что его с таким трудом завоеванная независимость испарится под холодным взглядом голубых глаз Марианны.
Но у него был сын. Кон вернулся домой ради Джеймса, хотя и слишком поздно.
— Я знал, что твоя мама хорошо позаботится о тебе и о себе тоже. Она была очень толковой, гораздо толковее меня. Мне было стыдно, что я оставил ее одну, и в то же время я был зол. Не хотел зависеть от состояния Берриманов, поэтому стал сколачивать свое собственное. Теперь я сознаю, как был не прав, но не могу изменить того, что было. Никакими моими деньгами и делами не возместить того, что я покинул тебя.
— А как же Беа? Что будет с ней?
Кон пожал плечами:
— Не знаю. Меня заверили, что она счастлива там, где живет сейчас.
— Но она моя сестра, — сказал Джеймс, вынудив Кона кивнуть. — Я сказал ей, что так думаю. А она разревелась.
Кону не понравился самодовольный тон сына.
— Пожалуйста, давай пока не будем об этом, Джеймс. Сейчас не время говорить ей. Возможно, когда она станет постарше.
— Несколько лет не изменят того, что она незаконнорожденная.
Кон тяжело вздохнул:
— Не будь жестоким, Джеймс. Нельзя заставлять ее платить за мои ошибки.
— Не знаю, смогу ли не проговориться. Они должны были уехать только через два дня, однако уже пошли собирать вещи.
Проклятие! Свою часть договора Лоретта исполняет день в день. Возможно, им стоит уехать завтра. Даже сегодня. Кон не был уверен, что его сын сумеет сохранить такую важную тайну. Теперь у мальчишки власть над всеми ними.
— Джеймс, во всем этом нет вины Беа. И она тебе нравится. Вы друзья. Прошу тебя, не говори ей ничего.
Кон видел по глазам сына, что он все обдумывает и взвешивает. Он как будто снова видел Марианну, пока Джеймс решал его судьбу.
— Мама знала, да? Поэтому она всегда старалась свести нас вместе, когда Беа приезжала в гости к тете Лоретте. — По его лицу пробежала тень, и он резко встал. — Я не понимаю, — прошептал он. — Они же были подругами. Лучшими подругами.
Последний кусочек мозаики встал на место.
Слова Кона были бессвязными, предложения обрывочными. Он как мог попытался объяснить Джеймсу, почему все лгали ему. Впрочем, от этого лицо сына не перестало быть менее мрачным.