— Вот дерьмо! — с чувством выругался Джеймс. Хороший же из него исследователь, если он даже на ногах устоять не может. Он больше никогда не наденет этот костюм в церковь, даже если вернется той же дорогой и найдет свою порванную куртку. Джеймс пощупал брюки сзади. Они порвались, но крови на руке не было.
Потребовалось гораздо больше времени, чем он думал, чтобы добраться до ручья на дне лощины. Маршрут был неровный, а наполовину заросшие травой острые камни попадались так часто, что Джеймс отбил себе все пальцы на ногах. Он уже начал сомневаться в мудрости своего решения уйти так далеко от Стенбери-Хилл — он даже не был уверен, что все еще на отцовской земле, и несколько раз смачно выругался, как делают мужчины, когда разозлятся. Не было ни следа невысоких каменных стен, которые разделяют землю на участки, только волнистая трава, ямки да скопления камней.
Лицо у Джеймса горело, а сам он взмок от пота. Поплескав холодной водой на лицо, он набран воды в ладони и вволю напился. Затем смочил носовой платок и повязал его вокруг шеи.
Ну вот, теперь в тысячу раз лучше. Джеймс встал, и вода с чавканьем вылилась из его ботинок. Старая няня миссис Пулсифер устроила бы ему нагоняй за такую неряшливость, но Коновер уволил ее почти сразу же, как вернулся домой в Гайленд-Гроув. Это тоже расстроило Джеймса, но он допускал, что отец имеет на это право. В любом случае он уже достаточно взрослый, чтобы с ним нянчились во время школьных каникул, к тому же женщина проявила неуважение, назвав отца «дикарем» прямо в лицо. Коновер лишь рассмеялся — пугающее зрелище: хищный оскал белых зубов на коричневом лице, — сполна расплатился с Пули, и все дела. Нико стал камердинером и компаньоном Джеймса, когда он бывал дома, и они неплохо ладили с тех пор.
Жалко, что Нико сейчас не с ним.
Но нет. Ему надо подумать, и потом, не может же он обсуждать неприглядную историю своей семьи со слугой. Джеймс шел вдоль ручья, пока не поднырнул под нависающий камень. Постояв неподвижно, он дождался, когда глаза привыкнут к сумраку пещеры, и осмотрелся. Потолок поднимался достаточно высоко над головой, но пол казался неровным, поэтому Джеймс ступал с осторожностью. Рука его коснулась шершавой стены.
— Эй! — прокричал он.
Эхо не было бесконечным. Вытянув вперед руку, Джеймс пошел вдоль изгибающейся стены и оказался внутри маленького пространства, похожего на комнату, с узким проходом вправо, слишком узким, чтобы протиснуться через него. Он продвинулся чуть дальше, споткнулся о валяющийся камень, и его нога не нащупала ничего, кроме воздуха.
Все случилось так быстро, что Джеймс даже вскрикнуть не успел. Он полетел вперед, падая, попытался ухватиться за мокрую стену, но пальцы лишь заскользили по шероховатому камню. Прежде чем он смог остановиться, тело его вклинилось в глубокую расщелину в полу пещеры, а торчащий острый камень разорвал рубашку и поцарапал кожу под ней.
Два падения в один день. Ну и недотепа! Джеймс попытался выползти назад, но, к его ужасу, камень осыпался, и он соскользнул вниз еще на фут. Теперь уже не на шутку испуганный, Джеймс протянул ногу, но ничего под ней не нащупал.
Насколько глубока эта трещина? Джеймс переборол панику, которая зародилась и стремительно росла в нем. Нельзя утратить самообладание. Еще не прошло и минуты, как он попал в этот переплет.
А вдруг придется просидеть тут весь день? Или несколько дней? Пойдет ли отец искать его после их ссоры, и как он вообще сможет найти его?
Нико говорил, что в Йоркшире сотни пещер. Перед поездкой на север он читал путеводители и развлекал Сейди, Беа и его, Джеймса, историями о своих путешествиях по Греции и другим местам.
Джеймсу тоже хотелось попутешествовать. Отец обещал взять его с собой в такое путешествие, если он будет хорошо вести себя в школе. Но внезапно Джеймсу пришло в голову, что у него, может, больше никогда не будет возможности поехать куда бы то ни было. Потому что он никогда больше не попадет в школу, умрет здесь, в этой расщелине. Один и в темноте.
Лицо его было мокрым, но он пока не мог пошевелить руками, чтобы вытереть слезы. Не было никого, кто бы мог увидеть или услышать его.
— Дерьмо! — выругался Джеймс. Но это слово не отражало всей глубины его отчаяния и злости на себя, однако оно единственное пришло ему на ум.
Глава 20
День уже клонился к вечеру, но здесь, на севере, летом темнеет поздно. Кон полдня беспокойно метался по дому, в конце концов, оказался в библиотеке. Лоретта и Беа оставались наверху, в детской, Кон надеялся, они целиком и полностью погружены в свои планы отъезда.
Джеймс все еще не вернулся домой, и Кон беспокоился. Он теперь, должно быть, умирает с голоду, ведь одной гордостью сыт не будешь. Нико и Томас пошли искать его, чтобы мальчик мог, наконец, поужинать.
Кон пообещал себе, что даст сыну время на то, чтобы тот простил его, но не был уверен, что мальчик его простит. Никакого времени на свете не хватит, чтобы преодолеть пропасть, разделившую их.
Когда сам Кон был мальчиком и что-то его расстраивало или тревожило, он шел прямиком к Лоретте. У Джеймса же никого нет…
Он почувствовал обжигающую боль в груди и подумал: можно ли умереть от разбитого сердца? Теперь, когда половина правды открылась, у них с сыном имелся шанс найти какой-нибудь путь друг к другу.
Но если ничего не получится, то тогда и жить не стоит. Лоретту он потерял, а Джеймса у него, в сущности, никогда и не было.
Кон своими же руками вырыл себе яму. Выбор, сделанный им в двадцать, отравил то будущее, которое могло бы быть у него с единственным сыном.
Сердце Кона сжалось. Он сделал с Джеймсом то же самое, что сделали с ним. Со своей злостью на дядю и Берриманов он справился еще несколько лет назад. Гордость его была ранена, любовь отнята. Но он слишком много повидал на этом свете, чтобы считать себя центром вселенной.
Он регулярно писал Джеймсу, но намеренно сделал из себя кочевника без постоянного адреса. Возможно, половина писем, которые он отправлял, затерялась или пришла с большим опозданием. Марианна, быть может, настраивала мальчика против него, и кто мог винить ее за это? Кон бросил ее и, хуже того, бросил своего сына.
И теперь Джеймс тоже бросил его. Кон оторвался от своих меланхоличных мыслей и увидел Беатрикс, застывшую в дверях.
— Можно мне войти, милорд?
— Конечно, Беа. Мне приятно видеть тебя здесь.
— Кузина Лоретта сказала, что мы уезжаем завтра, а не во вторник. Я просто пришла попрощаться. И поблагодарить вас. Я чудесно провела время. — Она застенчиво улыбнулась.
Она была такой хорошенькой с этими своими медными волосами и тронутыми легким загаром щечками — совсем другой ребенок по сравнению с тем, какой он впервые увидел ее.
— У меня идея, Беа. Я бы хотел подарить тебе портрет моей мамы, но только после того, как его почистят и отреставрируют.
На лице Беатрикс промелькнуло выражение нерешительности.
— Вы уверены, лорд Коновер? Может, не стоит этого делать? И мама, и папа… в общем, картина довольно большая, а наш дом маленький. Боюсь, ее некуда будет даже повесить.
— Уверен, твоя кузина Лоретта сможет держать ее для тебя в Винсент-Лодж, пока ты не вырастешь и у тебя не появится собственный дом. В том старом коттедже полно места. — «И она сможет смотреть на портрет, когда соскучится по тебе».
— Спасибо, лорд Коновер. Это очень великодушно с вашей стороны. Вы ужасно добры, но…
Он услышал невысказанный вопрос «Почему?».
— Я знаю, ты очень много значишь для твоей кузины. Она так радуется, когда ты приезжаешь к ней в гости. Она… она мой старый друг, как тебе известно. Я знаю ее еще с той поры, когда она была девочкой…
Это было слишком уж близко к правде, но Беа восприняла его слова совершенно спокойно.
— Я тоже давно знаю Джеймса, но мы никогда не были так близки, как вы с кузиной Лореттой. Хотя здесь, в Стенбери-Хилл, мы здорово подружились. Я хочу попрощаться и с ним до следующего года. Где он?