Мало-помалу Августин тоже свыкся с реальностью. Успокоился, осознал безысходность в полной мере – и решил двигаться дальше. Он убеждал себя не торопиться – сроки больше не поджимали, конца работе не предвиделось. Данные поступали стабильно, никем не тронутые. Он перепрограммировал телескоп под собственные нужды и гораздо чаще стал выходить на свежий воздух, бродя меж опустевших палаток в густо-синем сумраке долгой ночи. Все нужные вещи – по одной за раз – Августин перенес на последний этаж обсерватории. Он волоком подтаскивал к зданию матрасы, а затем по очереди поднимал наверх. Во время одной из вылазок, когда Айрис шагала позади с ящиком кухонной утвари, Августин остановился, чтобы отдышаться, и отметил, что девочка отлично справляется. Упорства ей было не занимать. Вместе они вынесли из общежитий все необходимое и подняли на третий этаж, где стояли лишь столы, компьютеры да шкафы с документами. Теперь сюда перекочевали запасы консервов и сублимированной еды, бутылки с водой, топливо для генератора, батарейки. Айрис где-то раздобыла колоду карт. Августин позаимствовал в общежитии глобус в красновато-коричневых тонах и принес его под мышкой. Не без труда: латунная ось довольно ощутимо врезалась в ребра даже через толстую подпушку парки.
На третьем этаже места хватало с лихвой. Но помещение было завалено бесполезной, устаревшей техникой, никому не нужными статьями, в которых обсуждались давно опровергнутые гипотезы, потрепанными номерами астрономических журналов. Когда не нашлось даже свободного уголка для нового глобуса, Августин поставил его на пол, с трудом открыл окно и, не церемонясь, вытолкнул наружу древний, покрытый пылью монитор. Айрис, взбивавшая спальные мешки, тут же бросилась посмотреть на разбросанные в снегу обломки, некоторые из которых еще катились вниз по склону. В глазах девочки застыл вопрос.
– Барахло, – прокомментировал Августин и водрузил свой глобус туда, где раньше стоял монитор.
Новый предмет оживил обстановку, выделяясь своей изящностью среди научного хлама. Августин не хотел мусорить под окнами – позже, когда взойдет луна, он собирался все убрать. Просто приятно было отвести душу и отправить монитор в полет. Клавиатуру погибшего компьютера, обмотанную проводом от мыши, Августин протянул девочке. Айрис тут же швырнула клавиатуру в ночь – а потом с интересом наблюдала, как ее тарелка фрисби, крутясь, исчезает в темноте.
Когда в тундру вернулось солнце, два обитателя обсерватории начали выходить на склон, чтобы полюбоваться рассветом и закатом. Сперва зрелище длилось недолго. Яркий диск выглядывал из-за горизонта, возвещая о своем появлении венцом нежно-оранжевых лучей и заливая округу огненно-коралловым светом. Но как только выступали из сумрака снежные вершины, солнце сразу начинало садиться, окрашивая небо в сиреневый, розовый и льдисто-голубой, будто выпекая слоеный пирог в пастельных тонах.
В одну из соседних долин каждый день приходило стадо овцебыков. Огромные животные то и дело зарывались носами в снег. Траву, которую они щипали, издали было не разглядеть, хотя она уже наверняка проклюнулась – тонкие желтоватые стебельки торчали из-под сугробов, а может, выжидали, заточенные в снежную темницу. Лохматые шубы овцебыков, местами свалявшиеся в толстые дреды, едва не подметали землю. Длинные витые рога загибались наверх. Животные выглядели древними, почти доисторическими, – словно паслись здесь задолго до того, как человек научился ходить на двух ногах, и продолжат пастись еще целую вечность, когда города и машины обратятся в прах. Айрис завороженно наблюдала за стадом. Каждый день она убеждала своего спутника подойти поближе, молча подталкивая его вперед.
Когда солнце стало задерживаться на небе по несколько часов кряду, Августин задумался о животных в новом ключе. В обсерватории имелась небольшая сторожка с ружьями, к которым он ни разу не прикасался. Целый год питаясь пресной, застывшей в безвременье едой, он впервые задумался о вкусе свежего мяса. Он вообразил, как разделывает тушу одного из этих шерстистых созданий – отрезает от ребер шматы мяса, отбрасывает внутренности и кости, но даже мысли заставили его содрогнуться. Августин был слишком брезглив, слишком слаб, чтобы вынести столь кровавый и жестокий процесс. Впрочем, однажды припасы подойдут к концу – удастся ли перебороть себя тогда?