Антиэнтропия (негэнтропия)
Позитивная сторона этого отрицательного процесса энтропии представляет собой рост посреди распада, похожий на рост растений в лесу после пожара. Семья предпринимает попытки предотвратить распад: члены семьи могут решить не убегать друг от друга; они могут вместе смотреть в лицо боли и бессилию; решиться терпеть страдания, неизбежные при переменах, вместо того, чтобы убегать от них с помощью алкоголя, наркотиков или поездок по стране. Они могут включить в «треугольные» отношения приемного родителя — священника, социального работника или тетушку Минни; они могут поговорить об этом с профессионалом или кем-то еще, а потом либо скрыть это от семьи, либо сознательно решить, что пришла пора стать более открытыми. Или они могут повернуть свою боль внутрь психики, где она будет лежать, косвенно проявляясь в гипертонии, астме и прочих физических и психологических расстройствах.
Создание необходимого для семейной терапии контекста
Существеннейшая предпосылка для психотерапии — необходимый для ее проведения «наркоз» — это отклик, звучащий в переживаниях терапевта в ответ на интроецированную боль семьи. Если такого отзвука эмпатии нет, терапевт не сможет хорошо выполнить свою работу. Когда же он существует, можно использовать следующие подходы (многие из этих пунктов подробнее рассматриваются в других главах книги).
1. Терапевт может требовать от семьи большего совместного участия, чем то, что ему сначала предложат. Пара, желающая для себя психотерапии, или благородный рыцарь, который просит помочь «козлу отпущения», боятся привести с собою всю семью. Терапевт должен требовать это, подталкивая тем самым семью к жертвам большим, чем они сами готовы или осмеливаются предложить.
2. Терапевт должен установить свою «Я-позицию» власти для управления структурой профессионального взаимодействия. Он заранее планирует время, место и пространство. Он не должен брать на себя терапевтическую функцию, о которой его просят, пока не возьмет в руки ключевые сферы. Это административная задача — определить, какие люди придут, где они встретятся и когда, как связаться с терапевтом.
3. Терапевт должен установить структуру власти, чтобы управлять властью семьи. (Намек: терапевт может получить большую власть, играя с предположениями на основе тех семейных историй, которые ему приносят.)
4. Когда началась терапия, терапевт должен научиться справляться с отколовшимися семейными подгруппами.
5. Терапевт должен предлагать новые творческие возможности для изменений, начинающихся у членов семьи, как только те определили свою «Я-позицию» (терапевт вынудил сделать это своим отказом от воплощения их фантазии о его всемогуществе).
6. Терапевту нужно ясно обозначить, что он не принадлежит к семье. Лучше всего он показывает это «метадвижениями». Метадвижения включают в себя его первоначальный эмпатический отклик на боль семьи, дающий необходимый наркоз, затем — его индивидуацию из семьи, доказывающую, что он отделен от них, за чем следует новое присоединение к семье, дающее ее членам смелость продвигаться вперед — к созданию нового целого семьи, как они его сами понимают.
7. Терапевт должен дать пример не только присоединения и индивидуации, но также и открытости. Он делает это, делясь своими переживаниями, рассказывая об отношениях со своими родителями, оберегая в то же время право на приватность своей собственной нуклеарной семьи.
8. Терапевту нужны специальные усилия для катализации образования новых треугольников и подгрупп в семье.
9. Крайне важно, чтобы заботливый терапевт поддерживал проявления семейной целостности, возникающие между членами семьи во время терапевтической встречи.
10. Терапевт должен крайне бережно относиться к этнической среде каждой семьи. У каждой семьи уникальная культурная система, а терапевт к этим системам не принадлежит.
11. На терапевте лежит задача открыто подойти к реальности синдрома пустого гнезда: и терапевт, и пациент (супруги или семья) останутся в одиночестве без другой стороны.
12. Терапевт должен предложить возможность будущей терапевтической «большой семейной встречи» (family reunion) в ответ на просьбу.
Теперь следует выделить четыре вида языка семейной терапии: язык боли и бессилия, которым пользуются члены семьи, как только войдут к терапевту; язык предположений, которым пользуется терапевт, чтобы структурировать семейный процесс в самом начале; язык возможностей, на котором терапевт говорит в середине процесса терапии, чтобы дать семье свободу быть более иррациональной и личностной; и, наконец, язык расставания, когда мы говорим о боли и осознаем, что разлука — это сладкая печаль. Детальнее мы поговорим об этих языках чуть позже.
Оглядываясь на прошлое, я теперь ясно понимаю, что множество невообразимо тяжелых встреч и печальных результатов в моей работе с семьями произошло вследствие проигрыша в борьбе за контекст еще до начала всякой терапии. Очевидно, что чем лучше контекст, тем лучше процесс. Я считаю, что процесс во много раз важнее прогресса, поскольку никто не знает, куда процесс поведет, а прогресс может оказаться иллюзией; прогресс в одной области может обнаружить какую-то, до того неведомую гниль в другой.
Семья во много раз весомее и сильнее одного терапевта, а часто — и команды терапевтов. Поэтому необычайно важно установить среду и правила семейной терапии. И лучше сделать это до начала терапии. Кто бы ни устанавливал самый первый контакт с клиникой или семейным терапевтом, он легче всего может разрушить терапию еще до ее начала. Вдобавок, этот человек обычно пытается сам изменить семью так, как хочет, что автоматически настраивает остальных на бунт. Членам семьи нужно самим решать за себя, а человек, договаривающийся о встрече, представляет собой семейного манипулятора. Поэтому, отвечая на такой звонок, терапевт должен беречь достоинство и независимость семьи как единого целого и всех ее отдельных членов или подгрупп.
Первый контакт: просьба о «свидании с незнакомцем»
Я редко откликаюсь на просьбы при первом контакте. Женщина звонит и говорит:
— Врач сказал, что моя астма — это психологическое, мне надо поговорить с вами.
— Что же, хорошо. Берите с собою мужа, детей и приходите.
— Мужу я не говорила об этом.
— Ну, значит вам надо поговорить с ним и перезвонить.
— Но он не верит в психиатрию.
— Раз он не верит в психиатрию, вам с ним надо выяснить это прежде, чем придете ко мне: не хочу, чтобы меня обвиняли в вашем разводе. Скажите ему, и, если возникнут вопросы, пусть позвонит.
— Я не буду с ним говорить.
— Как хотите.
— Так вы меня не примете?
— Нет.
— Но почему?
— Просто я не верю в людей, я верю в семьи.
Обычно спустя некоторое время раздается звонок:
— А знаете что? Он придет! Он совсем не против.
Если вы выдержите рассказ подлиннее, я приведу еще пример — придуманный, но реалистичный. Мать звонит и говорит, что у нее возникли проблемы с маленьким ребенком. Я говорю:
— Хорошо, можете вы привести отца малыша?
Воображаемая пациентка отвечает:
— Что, этого сукина сына? Я с ним давно не разговариваю. Он меня избивал целые годы, я с ним не хочу иметь дела!
— Тогда, — отвечаю я, — не знаю, что мы будем делать. Мне не хочется становиться новым отцом для вашего ребенка.
— Да мне нужен просто психотерапевт.
— Я знаю, но я лишь объяснял вам мою точку зрения.