Вид у дочери, такой беспомощной на руках постороннего и, вероятно, абсолютно равнодушного человека, отозвался болезненным уколом в сердце. Грейс чуть не стало дурно. Раньше она старательно отгоняла мысль, что ее дочь хронически больна, что эта дьявольская хворь всегда будет угрожать жизни Джесс.
Ситуацию делало еще более невыносимой понимание того, что Грейс не в силах хоть как-то изменить ее в лучшую сторону. Мать не способна была помочь дочери. Однако, хоть диабет и серьезная болезнь, ее можно контролировать. Проблема заключалась в том, что Джессика была совсем юной. Она отказывалась верить в реальность грозящих ей опасностей, не признавала ограничений, накладываемых на нее болезнью, не заботилась о себе и противилась стараниям матери сделать это для нее.
Для диабетика употребление алкоголя было не легкомысленным поступком, а преступлением. Последствия могли быть страшные: внезапное обострение болезни, возможно, кома и даже смерть.
Употребление спиртного пятнадцатилетней девочкой уже само по себе достойно порицания и заслуживает, безусловно, строгого наказания. Но не смертного приговора! О чем думала Джессика, черт побери!
Больничный воздух, пропитанный дезинфекцией и ощутимым запахом человеческих страданий, вызвал у Грейс приступ тошноты и головокружения. Она и прежде, к сожалению, вдыхала этот воздух довольно часто, но сейчас он действовал на нее как тревожный сигнал. Скрестив на груди руки, она пыталась согреть себя, но никак не могла справиться с противной дрожью.
Всего лишь несколько человек занимали стулья из серого пластика в бесконечном ряду вдоль стены приемного покоя – мужчина с окровавленной повязкой на голове, прилично одетая пожилая пара, углубившаяся в чтение журналов, женщина, прижимающая к себе спящего младенца, завернутого в голубое стеганое одеяльце, другая женщина, с трудом удерживающая на месте непоседливого малыша. Его радостный смех, прозвучавший в тишине, когда ему удалось вырваться от матери, показался Грейс кощунственным в этой обители тревог и страданий.
Женщина за стойкой наблюдала за их появлением. У нее были короткие темные волосы, безвкусно завитые, пухлое, бесформенное лицо, а одета она была в розового цвета халат с пластиковой именной табличкой слева над выпиравшей грудью: «Лиз Карие, регистратор». На больших круглых часах, вмонтированных в стену над ее головой, мерцали цифры – 3:25.
Регистраторша уже собиралась задать им вопрос, но коп, несущий на руках Джессику, опередил ее:
– Я офицер полиции. Девочка с диабетом нуждается в срочной помощи.
Он произносил слова четко, холодно, властно.
– Одну минуту!
Бросив озабоченный взгляд на Джессику, словно пытаясь угадать, жива ли еще доставленная копом девушка, регистраторша, понизив голос, что-то пробормотала в переговорное устройство.
– Кто-нибудь сейчас обязательно займется вами, – заверила она полицейского.
Впрочем, не успела она закончить фразу, как сбоку от стойки распахнулись двойные двери. Появилась медсестра в белой униформе. На именной табличке значилось: «Мери Моррис. Д.С.». Дипломированная сестра означало это сокращение. Ее появление не внесло успокоения в душу Грейс, так как женщина с прямыми, выкрашенными под седину волосами, без какой-либо косметики на лице, в узких, обтягивающих худые ноги белых штанах и короткой форменной блузе чем-то смахивала на хиппи.
Подойдя, она тотчас пальцами коснулась пульса за левым ухом Джессики.
– Она диабетик? – Вопрос адресовался копу. – Тип А?
– Да, – ответила Грейс, шагнув вперед. Сердце ее стучало громко, то замирало, то учащенно билось – классическое состояние героинь множества романов. Такая совсем посторонняя мысль пришла ей в голову в эту минуту. Ей надо было собрать все свое мужество и сделать тяжкое признание, но прежде она положила руку на плечо дочери, как бы защищая ее.
– Она выпила, но я не знаю сколько. Я думаю, что сахар у нее в крови резко подскочил и…
– Вы проверяли? – Мери Моррис поднесла стетоскоп к груди Джессики.
Грейс виновато вздохнула:
– Я привезла ее прямо сюда.
Мисс Моррис кивнула и отняла стетоскоп от груди Джессики. Она перевела взгляд с Грейс на копа и обратно.
– Вы ее родители?
– Я ее мать.
– Я офицер полиции графства Франклин, – представился коп.
– Идите за мной. – Мисс Моррис сделала знак копу и, повернувшись, зашагала к двойным дверям, откуда только что появилась.
Грейс рванулась за ними.
– Мэм! Простите, мэм, задержитесь на секунду. Нам нужны ваши данные о…
Когда Грейс обернулась, регистраторша глядела на нее с извиняющейся улыбкой. Данные должны быть записаны в карточку, иначе госпиталю не оплатят оказанные им услуги.
– Это займет пару минут, не больше.
Грейс нехотя возвратилась к регистрационной стойке. Джессику у нее уже забрали – пусть на какое-то короткое время, но двойные двери закрыли ей доступ к дочери, которой займутся люди, на чью компетентность Грейс могла лишь полагаться.
– Одну секундочку, – продолжала бормотать регистраторша извиняющимся тоном, видя, что глаза Грейс, полные душевной боли, не отрываются от дверей, за которыми скрывались остальные. – Мне нужна ваша страховая карточка.
Взглянув на экран компьютера, к которому повернулась на вращающемся стуле регистраторша, Грейс осознала, что не захватила с собой никаких документов. Она яростно потерла лицо ладонями, чтобы вернуть самообладание. Сейчас очень важно и для Джессики, и для нее самой сохранять хладнокровие.
– Я впопыхах забыла сумочку. И страховую карточку тоже, – призналась она. – Но наши данные занесены в компьютер. Мы уже были здесь раньше.
Пять раз за пятнадцать месяцев с тех пор, как у Джессики обнаружили диабет. Шесть, если считать визит, когда ей поставили диагноз. В тот солнечный майский день, после того, как с Джессикой случился приступ на тренировке по травяному хоккею.
– Имя?
Грейс торопливо сообщила требуемую информацию, уверенная, что все сведения о Джессике и номер ее страхового полиса имеются в компьютере. Потом она расписалась там, где ей указали. Наконец с благословения регистраторши Грейс устремилась через двойные двери, чтобы вновь воссоединиться с дочерью.
5
В холле лечебного корпуса было пустынно. Грейс заглянула в одно из помещений. Там, словно волны на море, всюду, куда ни глянь, колыхались белые занавески, разделяющие кровати. Из белоснежного пространства вынырнула женщина тоже в белом.
– Чем могу помочь?
– Я ищу свою дочь, Джессику Харт. Ее только что доставили.
– Диабет?
Грейс кивнула.
– Вам туда. – Женщина указала рукой куда-то в глубь сияющего белизной коридора, по обеим сторонам которого за занавесками жизнь сражалась со смертью.
Как и другие одноместные палаты, секция Б была отгорожена от коридора шторой на металлической палке. Грейс, присев, заглянула под занавес и увидела пару мужских ног в черных кожаных туфлях и кромку голубых джинсов. Ноги пребывали в каменной неподвижности возле колесиков и стальных ножек медицинской кровати.
Грейс отодвинула штору ровно настолько, чтобы иметь возможность проскользнуть внутрь. Она сразу же отыскала взглядом Джессику, лежащую на покрытой белой простыней кровати. На сгибе руки у нее был наложен жгут, и для этого ей высоко засучили рукав голубого свитерка. Голова и верхняя часть туловища были приподняты и опирались на спинку кровати. Серое одеяло закрывало ее вплоть до подмышек, и безвольно лежащие на одеяле руки выглядели на его фоне какими-то неживыми. Глаза Джессики по-прежнему были закрыты. С нее сняли обувь и кожаную куртку, которой накрывал ее коп. Эти вещи лежали в стороне на белом табурете.
При ярком люминесцентном освещении Джессика показалась Грейс еще более осунувшейся и болезненной, чем в машине.
– Сестра только что ушла. Она померила вашей дочери давление, поставила градусник, взяла кровь на анализ и сказала, что кто-нибудь скоро вернется с результатами, – сообщил коп. Он оставался здесь в одиночестве, словно на страже. Руки его были засунуты в карманы джинсов, ноги расставлены. При ее появлении он не сдвинулся ни на дюйм с прочно занятого им места возле кровати больной.