Взгляд ее буквально впился в мужчину, который смог возбудить в ней подобное упоительное чувство. А он, осознавая, что она с нетерпением ждет его, что мешкать далее невозможно, накрыл ее своим телом.
Опять их губы встретились в поцелуе, затем сплелись языки, и больше никаких предварительных ласк уже не требовалось. Желание их было обоюдным и острым. Он застонал, она застонала в ответ, раскинула ноги, а потом обвила ими его бедра.
– Тони… Тони! – вскрикивала она, когда он брал ее яростно, вонзаясь глубоко и со всей силой, жарко дыша ей в открытый рот.
Она выгибалась, изворачивалась, цеплялась за него, пока, наконец, не замерла в неподвижности, лишь сотрясаемая мелкой дрожью, когда в последний раз он вошел в нее и задержался на долгие мгновения, опустошая себя.
Способность реально смотреть на вещи вернулась к ней не сразу. Грейс ни о чем не думала, упоенная своими ощущениями. Она сонно улыбнулась, уткнувшись лицом в его плечо. Через некоторое время он; пошевелилась и уперлась взглядом в циферблат будильника на столике возле кровати. Сладкий дурман сразу же слетел с нее.
12:35. Грейс ахнула.
– Тони! – Она встряхнула его за плечо.
Он лежал на ней, горячий, потный, тяжелый, его плоть все еще оставалась внутри ее лона. Она была буквально пригвождена к постели и, несмотря на все старания, выбраться из-под него самостоятельно не могла.
– М-м-м… – отозвался Тони и, не открывая глаз, стал водить губами по ее шее.
Он как будто нарочно нашел самое чувствительное местечко, и дрожь пробрала ее до кончиков пальцев.
– Тони, нам надо вставать! Я должна быть в суде через двадцать минут. Мне нельзя опаздывать!
Он только приподнял голову. Все его тело было по-прежнему неподвижным и давило на нее.
– Ты… прекрасна… и сексуальна… и… – произнес он, отделяя одно слово от другого долгими поцелуями.
– Не время, Тони! – взмолилась Грейс.
Как бы она ни была влюблена, чувство долга взывало к действию. Позже она вернется мысленно в эти счастливые мгновения, но сейчас никак не может позволить себе блаженно улыбаться и выбросить из головы то, что она судья, которому следует явиться в зал заседаний ровно в час дня.
Тони состроил недовольную гримасу и скатился с нее, улегшись на спину и совсем не стесняясь своей наготы. Руки он подложил себе под голову вместо подушки и стал наблюдать с некоторой долей иронии, как она выбирается из постели.
– Тот, кто утверждает, что слабый пол романтичен, очевидно, никогда не занимался с женщиной любовью.
– Спасибо, ты очень любезен. И остроумен. – Мельком оглянувшись на него и показав язык, Грейс скрылась в ванной, чтобы наскоро принять душ под аккомпанемент его добродушного смеха.
Тони появился в ванной минутой позже, едва она успела намылиться, заглянул за занавеску и с интересом принялся изучать ее фигуру, словно видел впервые.
– Я собираюсь присоединиться к тебе, – сказал он с двусмысленной улыбкой.
– Который час? – заменила вопросом Грейс резко отрицательный ответ, готовый сорваться с ее языка.
– 12:39.
Грейс снова ахнула и стремительно выскочила из ванной, на ходу закутываясь в купальное полотенце.
Тони преградил ей путь, заставил ее руки пройтись в который раз по восхитительным контурам его обнаженного тела, наградил поцелуем и занял место, которое она только что покинула.
– Поторопись! – потребовала Грейс, когда услышала, что он включил воду.
В спальне она сразу заметила, что Тони предусмотрительно собрал всю ее одежду, до этого разбросанную в беспорядке по комнате. Все предметы – бюстгальтер, трусики, пояс с чулками, блузка, юбка и жакет были аккуратно разложены на покрывале. И туфли ее он аккуратно поставил рядом с кроватью.
Торопливо натягивая одежду и все время поглядывая на часы, Грейс раздумывала о том, что только женщина без капли мозгов в голове могла бы устоять против такого мужчины, как Тони Марино, и не влюбиться в него.
Грейс не могла вспомнить, было ли когда-нибудь раньше так тепло, так хорошо у нее на душе. Она уже полностью оделась и обувала туфли в момент, когда Тони появился в дверях комнаты. Слава богу, он все-таки обмотал бедра полотенцем, но все равно его атлетическая фигура выглядела настолько соблазнительно, что Грейс едва не начала вновь скидывать с себя одежду. Взгляд на часы уберег ее от такого неразумного поступка.
– 12:43! Поторопись, Тони, – проговорила она умоляюще.
– Быстрее меня управиться просто невозможно, – улыбнулся он. – По-моему, я поставил рекорд.
– Одевайся, – прошептала Грейс и отвернулась, чтобы не поддаться соблазну. Ни для этого, ни даже для обмена шутками уже не было времени.
«Хорошо, что мужчинам не требуется столько времени возиться, приводя себя в порядок, как женщинам», – подумала Грейс, проводя щеткой по волосам, мазнув губы помадой и слегка припудрившись. Впрочем, к ее удивлению, она показалась себе в зеркале вполне благопристойно выглядящей. Ни следа от недавней бурной любовной сцены не наблюдалось.
Невольно ее взгляд упал на фотографию в рамке, стоящую на каминной полке. Рамка была из темного дерева, фотография – небольшой по размеру. Она не особенно бросалась в глаза. Со снимка улыбалась девочка лет десяти-одиннадцати. Открытое платьице не скрывало ее трогательной худобы. У нее были прямые длинные волосы, черные, как у Тони, и большие, словно бы удивленные темные глаза. Растянутый в улыбке ротик открывал ровненькие зубки. Она широко раскинула руки, как бы демонстрируя, какое цветочное богатство окружает ее. Девочка стояла среди кустов великолепных роз в полном цвету. Они были настолько хороши, что Грейс, глядя на снимок, почти ощутила их густой аромат.
Снимок был цветным, но черные волосы девочки, белый бант, белое платье и нежно-кремовые цветы – все вместе создавало впечатление черно-белого изображения. И в этом было нечто странное, призрачное, немного пугающее.
У Грейс почему-то сдавило горло и захотелось заплакать.
Тони встал у нее за спиной, готовый мчаться, куда прикажет ему госпожа судья. Он улыбался, довольный еще одним рекордом, поставленным в скоростном одевании, но тотчас выражение его лица изменилось. Он посмотрел на снимок, потом на Грейс, и она поняла, что рядом с нею стоит уже совсем другой человек.
– Она была очень красивой, – тихо сказала Грейс.
Тони взял с полки фотографию, погладил пальцем стекло, прикрывавшее снимок.
– Правда? Мне тоже всегда так казалось, – произнес он едва слышно. Такой крепкий, полный жизненной силы мужчина в это мгновение казался полностью сломленным своим горем.
Грейс поняла, что ему хочется выговориться, разделить с кем-то хоть на краткий миг свою неизбывную тоску, а если она намерена и дальше быть с ним, ей придется нести эту ношу.
– Она здесь на снимке такая радостная. Чей это сад? – тактично продолжала Грейс, несмотря на цейтнот, в котором она оказалась.
– Ее. Ее собственный. Она так любила ухаживать за цветами. Я сфотографировал Рейчел в последнее лето ее жизни. Поздней осенью она умерла. Мы с ней однажды отправились в розарий неподалеку и скупили все, что у них имелось в наличии. Я вскопал землю во дворике дома, где мы жили тогда… в Кливленде, привез хорошую почву и рассадил кусты. Я был готов на все, лишь бы Рейчел выжила, и думал, что радость может пересилить болезнь. После ее смерти, уезжая из Кливленда, я выкопал кусты, взял с собой и посадил их здесь. Разве я мог оставить их там неизвестно кому?
Грейс вспомнила кольцо колючих, по-осеннему унылых кустарников, окружающих его дом.
– Значит, они теперь растут здесь?
Он кивнул.
– Время от времени я вспоминаю, что их надо поливать, но они ни разу не зацвели с тех пор, как я переехал сюда. Наверное, их нужно выкопать, выбросить или сжечь, но у меня не поднимается рука. Ведь это розы Рейчел.
Имя дочери он произнес угасшим голосом.
– О, Тони… – Грейс почувствовала, как слеза набухла в уголке ее глаза и потекла по только что тронутой пудрой шеке. Она встала на цыпочки, потянулась, поцеловала его твердый подбородок, а потом мягкие, теплые губы. Он обнял ее, но тотчас увидел, сколько времени на его часах.