– Я должен тебя убить. Иначе я от тебя не избавлюсь. – Он ухмыльнулся. – И я успею перехватить твою Джессику, мою маленькую сестричку, когда она попробует спуститься с другой стороны на крышу гаража. Я хорошо знаю ваш дом, все укромные местечки, все ходы и выходы. Так что скажи мне: «Доброй ночи, сыночек» – и отправляйся на тот свет.
Его палец лег на курок, и Грейс извернулась в каком-то немыслимом броске, молясь, чтобы пуля не попала в нее. В этот момент позади маньяка появилась Джессика. У нее в руках было что-то, чем она собиралась отвлечь внимание убийцы. Он совершил пол-оборота в изумлении, выстрелил и опять промахнулся. Пуля, едва не чиркнув по носу Грейс, впилась в пол, пробив ковер.
Затем пистолет выпал из его руки. Но зато его страшные клешни обхватили Джессику. Грейс увидела, что из щеки убийцы торчит игла. Значит, Джесс догадалась воткнуть в маньяка шприц, которым колола себе инсулин.
– Ах ты стерва! – заорал он. Отпустив на мгновение Джессику, он быстро выдернул иглу из щеки и вновь начал душить девочку.
И вдруг осмелевший щенок выполз из-под столика и с рычанием вцепился ему в джинсы. Пинком убийца откинул его прочь, Джессика уже была на грани жизни и смерти. Еще мгновение, и он задушит ее.
Грейс поползла по полу, нашарила упавший пистолет, навела его в грудь маньяка и выстрелила.
Бам-м! – раздалось как раз то, что неоднократно произносил этот подонок. Эти мгновения, когда все застыли от неожиданности, навсегда останутся в памяти Грейс.
А затем он начал оседать на пол. Из дыры в его черной кожаной куртке стала вытекать кровь. Медленно, очень медленно пальцы его разжимались. Словно он, смертельно раненный, все-таки желал утащить с собой на тот свет хоть одну жертву. Потом он как бы сломался пополам и рухнул, словно подгнившее дерево. Голова с жирным плоским лицом и выпученными глазами откинулась на мягкий ковер и дернулась, будто готовая оторваться от шеи.
49
Величайшие муки, которые претерпел Тони Марино, героически взбираясь вверх по лестнице с ужасной раной на голове, были вознаграждены лишь тем, что он, как сотрудник полиции, ответственный за охрану объекта в ночные часы и, следовательно, оказавшийся на месте преступления раньше всех, смог засвидетельствовать акт самообороны со стороны хозяйки дома, приведший к смерти преступника.
А до этого, когда он, окровавленный, появился в дверях комнаты, где только что разыгралась трагедия, на него, словно благодатный душ, обрушилась женская забота. Он, конечно, понимал, что чрезмерные хлопоты Джессики и Грейс – это лишь попытка снять стресс, и поэтому не сопротивлялся. Позаботиться о раненом мужчине было для женщин единственным способом избежать истерики.
Они мочили полотенца холодной водой, прикладывали к его темени, жалобно всхлипывая при этом, а он полностью отдал себя в их власть.
Наконец Тони услышал сирены приближающихся полицейских машин.
– Все как в старых добрых боевиках. Доблестная полиция приходит на выручку, – попробовал пошутить он.
А дальше начались обычные вопросы – что, и как, и почему, – а потом его уложили на носилки, и женщины провожали его таким взглядом, что Тони решил, что хотя бы ради них ему обязательно надо выжить.
То, что происходило после прибытия полиции, запечатлелось в памяти Грейс, как кинокадры из полицейских фильмов. Вращающиеся мигалки на бело-голубых машинах, толпа испуганных соседей за изгородью, вспышки блицев, носилки с укрытыми телами – бедного Крамера и какой-то неизвестной женщины.
Грейс сообщили, что ее сын хотя и тяжело ранен, но пока еще жив. Его отвезли в госпиталь в сопровождении чуть ли не целого взвода полицейских.
Через некоторое время, более или менее оправившись, она и Джессика проследовали туда же на своем «Вольво».
Судьба распорядилась так, что Тони был доставлен в тот же самый госпиталь, что и напавший на него маньяк.
50
Вновь Грейс очутилась в ярко освещенном приемном отделении, куда не так давно внес Тони впавшую в беспамятство Джессику. Теперь ее дочь была рядом с ней – союзница, помощница, родное существо. Вместе с нею, как оказалось, можно противостоять злу.
Они обе уселись на пластиковые стульчики, аккуратно расставленные вдоль холодной кафельной стены, и терпеливо ждали.
К ним вышел человек в белом халате и изобразил на лице ободряющую улыбку.
– Ничего опасного для жизни. Удар был сильный, тяжелым предметом, но, к счастью, под углом. Сейчас идет операция. Когда пациент очнется от наркоза, мы вам сообщим. А что касается пулевого ранения…
Врач смущенно осекся. Он понял, что говорить о преступнике с его жертвами было бы кощунством. Но Грейс настаивала:
– Скажите, а что… – она заколебалась, не зная, как назвать его, – …с ним?
– Думаю, он выживет. – На лицо врача вернулась дежурная улыбка. – Пуля попала в аорту. Кровотечение сильное, но мы остановили его. Тяжелый случай, но, надеюсь, мы справимся.
Грейс молча кивнула, и врач с видимым облегчением удалился.
– Кто он? – нарушила Джессика тяжкое, нависшее над ними, как свинцово-черная туча, молчание.
– Тебе это надо обязательно знать? – устало спросила Грейс.
– Я хочу знать все. Я имею право, – дочь заговорила с запальчивостью. – Ты спала с Тони, а от меня скрываешь.
Грейс взглянула на Джессику и тотчас отвела взгляд. Рядом с нею был уже не ребенок, так тщательно ею оберегаемый от всех соблазнов внешнего и опасного мира, а взрослый человек, который, как вдруг оказывается, все знает. Все понимает и обо всем догадывается.
– Ты спала с ним? – настаивала Джессика.
Подобными терминами Грейс предпочитала не пользоваться в разговорах с дочерью, но не та была обстановка, чтобы одергивать Джессику.
– Не спала в прямом смысле этого слова, но…
– Тебе не нравится слово «спать»? Пусть будет «трахаться».
– Замолчи! – Грейс ужаснулась цинизму дочери.
Джессика не обратила на нее внимания.
– Чертов врун! Он сказал, что даже не притрагивался к тебе!
Грейс молча слушала Джессику. Да и что она могла сказать?
– Я спросила его прямо: если он спит с тобой, то это из-за того, что ты ему нравишься, или это просто так, от скуки? А он заявил, что будет спать с тобой, когда на тебе женится. Тогда я сказала, что согласна, то есть выразила согласие от твоего имени. Он ведь классный парень, и я вполне могла бы с ним ужиться.
Если б у Грейс не было все еще в душе мерзлоты от недавно пережитого ужаса и тревоги за Тони, она бы пришла в ярость и как следует отчитала дочь за невероятное самоуправство. Но юмор, как показалось ее логическому уму, был полезен в этой ситуации. Она постаралась рассмеяться, впрочем, как можно более искренне.
Но дочь встретила ее смех с серьезным лицом и нахмуренными бровями.
– Сейчас, может быть, не время тебя об этом спрашивать, но я не люблю, когда вокруг меня сгущаются тайны. Почему он, – тут Грейс заметила, как напряглась ее Джессика, – почему этот ублюдок называл тебя «мамой»?
Свет в вестибюле был безжалостно ярким, тени, где можно было бы укрыться от пристального взгляда дочери, не существовало. Грейс повторила свою исповедь, не так нервно и, может быть, короче, чем накануне.
Она видела, как у Джессики нарастает удивление в глазах, и пыталась угадать, поймет ли ее дочь, для которой она всегда была совершенством, примером, вероятно, часто раздражающим ее, – от идеального порядка на кухне до высокоморальных правил поведения. Личико Джессики представляло собой один большой вопросительный знак, и губы ее, какие-то беспомощные в детской обиде, прошептали:
– Все знали, а я нет… Почему?
– Никто не знал. Я скрывала это от всех.
– От Тони тоже? – вдруг проснулось в Джессике ревнивое любопытство.
Грейс не пожелала лгать дочери.
– Нет, я недавно рассказала все Тони.
– Ему первому? А не мне? Я прожила рядом с тобой всю жизнь, а он явился и…