Со своего места я видела подъездную дорожку и Кимберли, прислонившуюся спиной к капоту своей машины. Она стояла лицом к мужчине с широкими плечами футболиста. Даже булькающие звуки фонтана не заглушали их повышенных голосов.
Кимберли смеялась с горечью в голосе.
— О, брось. Не нужно пытаться умаслить меня этим твоим «бедняжечка моя». Тебе это просто не идет. И вообще, я ничего особенного не прошу, хотя могла бы, ты и сам знаешь. Денег, например. Но деньги мне не нужны, только небольшая помощь. Так что сделай это для меня, и я обо всем забуду.
— Я не могу, Кимберли, это не в моей власти! — Мужчина говорил с сильным южным акцентом. Думаю, я точно знала, кто это такой, если, конечно, на прием не пригласили целую кучу южан. Я поднялась и неслышно стала подбираться к ним, прячась за деревьями и папоротниками.
— Ну-ну, не надо прибедняться, я-то знаю, что ты умеешь быть очень убедительным. — Теперь голос Кимберли звучал обольщающе. — И сделай поскорее. Понедельник меня вполне устроит. А теперь мне нужно возвращаться на прием, родители, наверное, меня уже потеряли.
Не дожидаясь ответа, Кимберли повернулась и пошла прочь. Я затаила дыхание и пригнулась под большим папоротником. Она прошла мимо, не заметив меня. Я посмотрела в сторону Эрика, но скамья была скрыта тенью. Мужчина зажег сигарету, пошел по дорожке, открылись и закрылись ворота.
Я вернулась обратно и села рядом с Эриком. Тот смотрел на землю, словно глубоко погрузился в свои мысли.
— Эрик? — Я легко прикоснулась к его рукаву.
— И что все это значит?
— Это мой новый клиент, Барри Уорнер. Кимберли его о чем-то просила, а о чем не знаю. Но наверное, скоро узнаю. Она упоминала понедельник.
— Надо полагать, Барри Уорнер работает на «Тангенто»?
— Да, — ответила я, — но откуда тебе об этом известно?
По его лицу невозможно было ничего понять.
— По работе я встречаюсь со множеством людей. Наши пути могли пересечься. Ты готова идти?
— Куда?
Он наклонился и прикоснулся к моей щеке.
— Хочу посмотреть, где ты живешь, — шепнул он мне в ухо.
Его запах проник мне в мозг и обрушил там лавину эндорфинов. Лишь много позже я сообразила, что он не ответил ни на один мой вопрос.
Каждый сентябрь или октябрь в Сан-Франциско бывает несколько ночей, когда нет тумана, и сырой озноб не проникает ни в тело, ни в душу. Воздух остается теплым, везде разливается аромат цветов, и люди чуть не до полуночи могут гулять в безрукавной одежде. А еще бывают ночи, когда вспыхивает раздражительность, в ход идут пистолеты, и полицейские сирены слышны до самого рассвета. Жаркие ночи доводят людей до безумия. Может быть, это меня оправдывает.
С вершины холма на Пасифик-Хайтс мы видели огни города, сияющие, как на новогодней елке. Почти полная луна создавала жутковатое ощущение дневного света, озарявшего особняки вокруг нас во всей их красе. Эрик сдерживал свою природную порывистость, чтобы идти в ногу со мной. Пока мы шли, он снял смокинг, ослабил галстук и закатал рукава. От одного вида его жилистых предплечий меня охватил восторг.
Ту Энджи, которой я была всю свою жизнь — серьезную, ответственную, осторожную Энджи, — скатали, как ковер, и запихнули на чердак моего сознания. Я слышала, как она что-то бормочет, но беспомощно и издалека. Она твердила, что очень неумно игнорировать признаки опасности и оставаться наедине с этим мужчиной. Она говорила, что тут одно из двух: он или заурядный злодей, безумец, хотя и человек, или же он что-то другое, что-то большее, такое зло, которое она и представить себе не может.
Но пока Эрик шел рядом со мной походкой тигра, поворачивал голову, чтобы принюхаться к воздуху и осмотреться, я плевала на то, что он такое. Все, что пыталась сохранить прежняя Энджи — работа, друзья, надежное умение понимать, как устроен мир, даже моя собственная жизнь, — все это больше не казалось важным. Многие люди рискуют своим здоровьем и даже жизнью ради новых впечатлений и опыта — парашютисты, автогонщики, альпинисты, пытавшиеся покорить Эверест. Опыт распространяется, и приоритеты меняются.
Мы дошли до моего дома, я отперла дверь, Эрик ее открыл и придержал, пропуская меня. Мы пересекли холл, я нажала кнопку лифта. Когда мистер Беннет перестраивал наш дом, он оставил старый лифт с решеткой вместо сдвигающейся двери из-за бронзовых панелей арт-деко, которые невозможно воспроизвести. Я смотрела на загорающиеся номера этажей, специально стараясь не смотреть на Эрика, потому что чувствовала, как его взгляд обжигает мне лицо, и знала — если я на него посмотрю, то непременно покраснею. Решетка была тяжелой и отодвигалась с трудом, мне приходилось открывать ее обеими руками, но Эрик справился одним пальцем. Все восемь этажей я смотрела себе под ноги.