Она прошла мимо дверного проема, фонарик осветил комнату, в центре которой стояло обшарпанное стоматологическое кресло, обтянутое красным винилом; казалось, оно застыло в ожидании следующего пациента. Габриэлла достала камеру и наскоро щелкнула пару раз. Она шла по длинному коридору мимо смотровых комнат и процедурных кабинетов. «Должно быть, медицинское крыло приюта», — подумала она. Натолкнулась на лестницу, поднялась на два пролета вверх и, к своему удовольствию, обнаружила, что попала в центральную часть — сюда через высокие окна щедро струился мягкий утренний свет.
Через объектив камеры Габриэлла осмотрела большие лужайки и внутренние дворы, обрамленные элегантными строениями из кирпича и светлого известняка, сделала несколько снимков, желая запечатлеть все великолепие ныне заброшенного приюта, красоту архитектуры и нежную игру утреннего солнечного света с густой тенью угасшей ночи. Было странно из окон осматривать приют, некогда давший кров многим несчастным. Габриэлле казалось, что в мрачной тишине приюта слышит голоса людей, которые обречены были до конца дней оставаться здесь.
Людей, подобных ее биологической матери, которую она никогда не видела, только ребенком слышала о ней обрывки разговоров; их полушепотом вели у Габриэллы за спиной социальные работники и приемные родители, которые с неизменным постоянством возвращали ее в приют, словно котенка, приносившего хлопот больше, чем ожидалось. Габриэлла сбилась со счету, сколько семей она сменила, но возвращали ее каждый раз с одной и той же характеристикой: беспокойная и необщительная, скрытная и недоверчивая, со склонностью к саморазрушению и низкой социальной адаптацией. Она слышала, как точно такие же ярлыки навешивали и на ее мать, добавляя, что она страдала от навязчивых идей и галлюцинаций.
К тому моменту, как ее удочерили Максвеллы, Габриэлла провела девяносто дней в «общественном доме», специальном приюте под присмотром государственного психолога Она перестала ждать, не осталось даже призрачной надежды, что она обретет семью. Честно говоря, ей это было уже безразлично. Но новые приемные родители оказались людьми терпеливыми и добрыми. Решив, что это поможет девочке справиться с ее непростым эмоциональным состоянием, они собрали для Габриэллы целую папку официальных документов, касавшихся ее матери.
Ею была некая несовершеннолетняя Джейн Доу [6] — предположительно бездомная, без удостоверения личности и каких-либо сведений о семье, — августовской ночью оставившая в мусорном баке плачущего младенца. Судя по глубоким кровоточащим ранам на шее, которые она в истерике расцарапала, Джейн Доу подверглась насилию. Во время лечения она впала в кататоническое состояние, из которого ее не удалось вывести.
Ее не наказали за то, что бросила ребенка, признав недееспособной, и по решению суда она была отправлена в учреждение, подобное этому приюту. В нем Джейн Доу провела не более месяца, после чего повесилась на простыне, оставив после себя множество вопросов и ни одного ответа.
Габриэлла попыталась отогнать нахлынувшие болезненные воспоминания, но, пока она стояла у окна, глядя во двор сквозь мутное от пыли стекло, они продолжали тяжелым камнем давить на сердце. Она не хотела думать ни о матери, ни о печальных обстоятельствах своего появления на свет, ни о мрачных годах детства и ранней юности. Габриэлла заставляла себя сконцентрироваться на работе. Именно работой она спасалась от всех трудностей и неприятностей. Ничего иного действительно стоящего в ее жизни не было.
И такое положение вещей ее вполне устраивало.
Почти всегда устраивало.
— Еще пару снимков — и все, прочь от этого кладбища безнадежных человеческих судеб, — прошептала Габриэлла, прицеливаясь камерой в ячейку тонкой решетки, установленной между стеклами, и несколько раз нажимая на кнопку.
Она планировала вернуться тем же путем, что и пришла, но перспектива вновь оказаться в мрачном коридоре-туннеле, а затем в темном подвале казалась малоприятной, и она решила поискать выход поближе, на первом этаже главного здания. Ей хотелось как можно быстрее покинуть заброшенный приют, навеявший тягостные воспоминания о ее несчастной матери. Габриэлла открыла дверь, ведущую на лестничную клетку, и почувствовала некоторое облегчение: лестница освещалась тусклым светом, поступавшим сквозь окна пустых комнат и примыкавшего к ним холла.
Очевидно, граффитист, оставивший «Bad vibes» на стене у главного входа, побывал и здесь: странные черные рисунки, похожие на замысловатые завитки, красовались на всех четырех стенах. Наверное, тайные знаки какой-нибудь подростковой банды или подписи ребятишек, побывавших здесь. В углу лежал пустой баллончик из-под краски, вокруг него раздавленные окурки, битые пивные бутылки и прочий мусор, типичный для заброшенных мест.