Ели долго, обстоятельно. Неподалеку хрупали овсом кони, то и дело опуская морды с надетыми на них торбами, к земле.
Насытившись, Серик взял чашу с горячим медом, отхлебнул, сказал раздумчиво:
— Хорошо вятичам живется; к ним зимой ни половцы не доберутся, ни печенеги… Нечем коней кормить в ихних лесах. До них никаких запасов овса не хватит. Мне Шарап рассказывал, когда печенеги приходили зимами под Киев, за их войском несметные обозы с овсом тянулись…
Горчак ухмыльнулся:
— В вятичских лесах и летом коней кормить нечем… Их только пойменные луга и спасают. Бывал я там…
Серик тайно надеялся, что сумеет втянуть в разговор Анастасию. Но она выпила чашу горячего меда, зябко запахнула соболью шубку и ушла в свои сани. Няньки заботливо укутали ее в два тулупа, и она притихла.
Горчак пробормотал:
— Пошли и мы спать. Лучше завтра раньше выедем. Подозвав работников, он строго сказал:
— Стражу стоять по двое! Не спать! Если без коней останемся, тут же и замерзнем. Волки нынче голодные…
Серик удивился:
— Сейчас волки семьями охотятся, в стаи они только к марту собираются…
Горчак проворчал:
— А тебе легче будет, если они только одного коня зарежут? Остальных-то они разгонят так, что мы их потом не соберем… — и, обращаясь к работникам, добавил: — Первым будите Серика. Он из лука бьет без промаха…
— Знаем, видали… — откликнулся один из работников.
Серик закутался в тулуп, положив под руку лук в саадаке и полный колчан стрел. Тепло, набранное от кулеша и горячего меду, быстро согрело тулуп изнутри, и он уснул. Ночь прошла спокойно. Не зря, видать, у всех монахов в кельях одеяла из волчьих шкур. Наскоро позавтракав, запрягли и поехали. Дорогу уже перемело так, что казалось, будто едут по девственному снегу. Если бы не затесы на деревьях, давно бы уже уверились, что заблудились.
До Новгород-Северского тракта осталось всего ничего, уже пошли поля, даже видели дымы селеньица, которого не заметили на пути в обитель. Надо было, во что бы то ни стало добраться до постоялого двора; кони заморились так, что шли только шагом, даже на короткое время не могли переходить на рысь. Не мед пробивать дорогу в снегу чуть ли не по колено. Хоть и часто меняли головную упряжку, но всем пришлось не по одному разу пробивать снежную целину. Ехали то ли через поле, то ли через большую поляну, когда Серик заметил по ее краям серые пятна, целеустремленно двигавшиеся параллельно обозу. Горчак крикнул:
— Видишь их?!
Серик откликнулся:
— Вижу! Но для семьи — слишком много! Это — стая! Быть того не может…
Сани Горчака пошли на обгон обоза, он на ходу перескочил в сани Анастасии, встал над нею с мечом в одной руке, и с длинным кинжалом в другой, заорал:
— Серик! Близко не подпуска-ай!..
Достав лук из саадака, Серик быстро натянул тетиву. Чуя волков, кони фыркали, плясали, но перейти на рысь уже не могли. Да-а… Придется дневать на постоялом дворе, пока они отдохнут после такого пути… А волки тем временем, не спеша, сжимали круг; и впереди и позади маячили серые пятна. Серик оттянул тетиву до уха, и пустил первую стрелу — серый волчище, перекувырнувшись через голову, замер на снегу. Подумал, накладывая на тетиву следующую стрелу: — "Интересно, кто вожаком в этой неправильной стае? В марте-то — волчица. Если правильно угадаешь, убьешь ее, стая разбегается. А кто в этой верховодит?.." Он не додумал свою мысль — волки бросились со всех сторон. Послышался отчаянный вопль Горчака:
— В кру-уг!
Кони, поняв, что жизнь их зависит от людей, перестали биться и послушно встали мордами друг к другу. Так что, оказались защищены санями, в которых уже стояли работники с мечами и топорами в руках. Снова послышался отчаянный вопль Горчака:
— Се-ери-ик! Ради Христа! Ты только стреляй, не переставай! Эй, кто там у него возницей? Хоть одного зверя допустишь к нему — самолично голову снесу!..
Оскаленные пасти надвигались со всех сторон. Серик превзошел самого себя — тетива так быстро щелкала по защитной рукавичке, что, казалось, он не стреляет, а играет на луке, будто на гуслях. Ему с трудом удавалось пересиливать себя, и стрелять по кругу, а не только останавливать тех волков, что мчались на сани Анастасии. Совсем рядом послышался хриплый рык, возница скатился с саней, заорал:
— Се-ери-ик! Ты стреляй! Оборо-оню-ю-у!..
Перед санями катался серый клубок, а Серик не переставая вертелся по кругу, рассылая стрелы во все стороны. Но, что это?! Пасти исчезли, только мотались какие-то тряпки, исчезая в сумерках. Серик цапал у себя за плечом пальцами, и никак не мог ухватить стрелы. Наконец понял — стрел не осталось. Это ж надо, целый колчан расстрелял! Сколько же было волков?!
Подошел Горчак усталой походкой, на ходу вытирая меч, оглядел валяющихся поблизости порубленных мечом трех волков, сказал медленно:
— Молодец, справился… Реуту скажу — чтоб пожаловал…
Работник осматривал продранный полушубок, проговорил:
— Сам понимаю, что живыми остались только благодаря Серику.
Серик проговорил:
— И чего их собралось столько?
Оглядывая побоище, Горчак раздумчиво вымолвил:
— Мне дед рассказывал, что перед лихолетьем и в само лихолетье, волки рано в стаи сбиваются, задолго до марта… — после чего зычно крикнул: — Шкуры снять! Стрелы собрать!
Пока работники ловко снимали шкуры с убитых волков, Серик с Горчаком развели большой костер. Усадили Анастасию у огня. Она зябко куталась в шубку, испуганно прислушиваясь к звукам за стеной черноты. Работники при свете факелов снимали шкуры, изредка прибегали к огню погреться.
Горчак засмеялся, сказал:
— Ох, и поход у нас! Туда ехали — кошель серебра заработали. Обратно едем — опять прибыток. За эти шкуры, пожалуй, поболе получишь, чем за железные…
— Почему — я получу? — удивился Серик. — Давай тоже поделим?
— Нет уж, давай так; порубленные и поколотые — пусть достанутся работникам, а тебе все стрелянные…
Снятые шкуры еле-еле в трех санях уместились. Загасили факелы и поехали. Кони немножко отдохнули, и теперь бодро рысили. Оно, конечно, факелы здорово бы помогли, если бы волки повторили нападение, но зимними ночами лучше ездить без факелов. Потому как, при факеле, видно только под ним, а весь остальной мир прячется за стеной тьмы. А без факелов — неплохо видно и дорогу, и окрестности. Стрелы работники собрали, но нескольких недоставало, да десяток оказались сломанными. Серик пополнил колчан из запаса, так что, было чем отбивать новые нападения.
Вскоре кони еще больше оживились, а потом и люди увидели огонь, горящий над воротами постоялого двора. Сонный хозяин, по привычке ругаясь, открыл ворота, прищурясь, спросил:
— Кто такие? Купцы, што ль?
— Купцы, купцы… — брюзгливо проворчал Горчак, вылезая из саней. — Дневать у тебя будем, кони сильно притомились. Снедь своя…
— Эт, как же вы прошли ночью?! Вторую неделю волки шалят, днем проходу не дают…
— Отшалились… Эвон, трое саней шкур…
— Ну, вы и круты-ы… — покрутил головой хозяин постоялого двора.
Отдохнув сутки на постоялом дворе, выехали на укатанный Новгород-Северский тракт, который вскоре свернул на лед Десны, и дальнейшее путешествие было спокойным. Серик пристрастился спать, под скрип полозьев. Его угнетало лишь одно; Анастасия была молчалива, и будто избегала его. Но потом подумал, что отче настоятель и не в такую тоску может вогнать своими речами.
Сани не телеги, а тройки не пары; иногда проходили и по два перегона, так что, Киев завиднелся раньше сроку.
Глава 4
Поднимаясь средь бела дня со льда к воротам, обнаружили, что ворота заперты, а над стеной торчат шлемы стражи.
Горчак проворчал:
— Накаркал… Не иначе, лазутчики донесли, что идет кто-то… Скорее всего печенеги.
С надвратной башни грозно вопросили:
— Што за люди?
Горчак толкнул локтем Серика:
— Разговаривай ты… Мне все еще приходится таиться от Рюриковых дружинников…
Серик задрал голову, крикнул:
— Люди купца Реута!
— Ба-а… Серик?.. С каких это пор ты человеком Реута стал?