Проснувшись еще в темноте, Серик передвинул огарки бревен на кучу жарко тлевших углей, подкинул остатки сучьев и принялся завтракать, разогрев на огне кусок вареного мяса и пару пирогов. Конь продолжал дремать, уткнувшись храпом в ворох сена на санях. Позавтракав, Серик запряг коня. Тело было полно бодрости и веселой силы, как и не бывало двухдневного беспробудного пьянства, по всем жилочкам будто искры жидкого огня бегали. Упав в сани, Серик гикнул, и конь весело зарысил на лед. Колею заметно припорошило инеем, видать со вчерашнего дня по ней еще никто не прошел. Да и кому, кроме мелких купчиков, ездить в дремучие леса, где редко стоят селения землеробов?
Неяркое зимнее солнышко едва поднялось над окоемом, когда Серик разглядел кряжистый, приметный дуб, стоящий неподалеку от берега. Как раз от него верст шесть в сторону от реки, если идти по затесам, можно отыскать избу волхва, с незапамятных лет облюбовавшего эти места. Серик потянул вожжу, конь, артачась, поплясал в оглоблях, очень уж ему не хотелось ступать в глубокий снег, однако прыгнул на целину, угрожающе затрещали оглобли. Увязая в снегу по брюхо, конь дотащил сани до дуба, и встал, поводя назад налитым кровью глазом. Серик ругнулся про себя, выпростался из тулупа, бросил на снег лыжи, сунул ноги в петли, щелкнул вожжами, рявкнул:
— А ну, Громыхало, вперед!
Серик давно уже прозвал своего коня Громыхалой, но на людях избегал его так называть. Еще будучи стригунком, конь очень уж весело громыхал копытами по двору, носясь из угла в угол, с нетерпением ожидая, когда его выпустят пастись с табуном кузнечного ряда. Конь гнул шею, фыркал, взбрасывая по бокам буруны снега. Серик даже ногами не перебирал; держась за вожжи, скользил по целине рядом с санями, хоть и вязли изрядно широкие лыжи в свежем пухлом снегу.
Полянка открылась, как всегда, неожиданно; потемневшая от времени, вросшая в сугробы по самые оконца, крытая дранкой, изба, притулилась у противоположного края полянки под гигантским раскидистым дубом. Высокий тын огораживал небольшой двор за избой, с конюшней и хлевом.
Осаживая коня рядом с избой, Серик заорал:
— Чури-ила-а! Принимай гостя!
Однако изба хранила молчание. Пожав плечами, Серик подогнал коня к воротам в тыне, перелез через них, отодвинул толстый дубовый засов, растворил заскрипевшие створки, провел коня внутрь и принялся распрягать. Распряг. Чурила так и не выглянул из избы. Серик провел коня внутрь хлева, совмещавшего и конюшню. Чурилов конь злобно зафыркал, учуяв чужака, но быстро успокоился. Сидящие под крышей на насестах куры, заполошно закудахтали, коротко промычала корова, и хлев успокоился, моментально определив, что вторгся не серый хищник, а безопасный человек, хоть и чужой. Поставив коня к гостевым яслям, Серик задал ему сена, и пошел в избу. В отличие от других волхвов, Чурила не чуждался новшеств; в избе стояла массивная печь, еще хранившая тепло. Почесав в затылке, Серик пробормотал:
— И куда ж тебя понесло среди зимы?..
Выйдя во двор, он прошел в дальний угол. Там, как помнил Серик, была узкая калитка. Отодвинув могучий засов, Серик выглянул наружу; и точно — в лес убегала свежая лыжня. Видать на рассвете Чурила зачем-то пошел в лес. Надев лыжи, Серик вышел за калитку, притворил ее за собой, пошарил в щели тына, нащупал тоненький ремешок, потянул, засов задвинулся. Если не знать секрета, нипочем не догадаешься, как отпереть калитку, а через тын не вдруг и перескочишь. Размеренно взмахивая руками, Серик побежал по лыжне. Не пробежав и версты, он оказался в такой чащобе, что поневоле начнут мерещиться всякие лешие и прочая нечисть. Однако лыжня Чурилы, как ни в чем не бывало, виляла меж толстенных замшелых стволов. Серик углубился в чащобу, и вскоре почувствовал запах дыма.
Протиснувшись между зло шелестящих еловых лап, Серик оказался на круглой полянке, посреди которой горел яркий, бездымный костер из сосновых сучьев, а возле него сидел на старой медвежьей шкуре волхв. Серик оглянулся по сторонам; он бывал в гостях у Чурилы довольно часто, и ни разу волхв ему не показал капище. Поближе к очагу стоял Перун, грозно нахмуря серебряные брови, топорща золотые усы. И дальше по кругу располагались: Дажьбог, Стрибог, Хорс, Велес и прочие, помельче. Не поворачиваясь, Чурила проговорил:
— Садись, Серик…
Воткнув лыжи в снег, Серик прошел к медвежьей шкуре, сел рядом с волхвом. Ровно, потрескивая, горел костер, грозно хмурились боги, глядя на Серика. Он слегка передернул плечами, подумал, а не догадались ли они о его мимолетных слабостях? Когда он чуть было не уступил уговорам настоятеля обители, да и не далее, как вчера ночью, на него вдруг накатили сомнения…
Чурила молчал, глядя куда-то в пространство за костром. Серик тоже помалкивал; знал, что не любит волхв, когда лезут первыми с разговором. Наконец Чурила медленно заговорил:
— Грядет большое лихолетье на Руси. Много народу окрестилось, власть нового Бога укрепилась настолько, что он начнет скоро силой забирать остальное. Придут чужие люди с мечом и крестом изгонять наших древних богов… Будут топорами свергать наших идолов, мечами убивать волхвов, крестом усмирять единоверцев… Огонь, меч и крест загуляют по Руси. Во славу нового Бога русичи будут резать русичей…
Волхв замолчал. Серик поежился, огляделся по сторонам. Заснеженные ели стояли неподвижно, будто замерли от ужаса при словах волхва.
Серик проговорил осторожно:
— И раньше приходили враги; печенеги, половцы… Ты сам сказывал про готов, от коих германцы происходят… Всех отбили… Не могут пришельцы долго воевать в наших лесах и снегах…
— Не мо-огут… — со вздохом протянул волхв. — Коли против всего народа воюют. А если половина народа христиане, и латины для них единоверцы?..
Серик ощутил озноб на спине, вспомнив Рюрика и германских купцов, с которыми в корчме дрались, и которые оказались вовсе не купцами. Серик вдруг подумал: волхв уже настолько стар, что ему полагалось бы замену себе готовить, но он как жил один, так и доживает… И от этой мысли ему стало еще страшнее.
Волхв тяжело поднялся, опираясь на посох. Серик подскочил, засуетился, пробормотал:
— Я щас… Пожертвую чего-нибудь…
Волхв осуждающе покачал головой, проговорил:
— Ты отошел уже от Перуна…
— Да я… — и Серик осекся, поняв, что волхв насквозь его видит, видит его шатания и сомнения.
Выдергивая свои лыжи из снега, волхв уже будничным тоном проговорил:
— Я полагаю, ты на охоту приехал? Сохатых нынче полно. Снег глубокий, так они раньше времени перешли на кормежку по прибрежным ивнякам да ольховникам. Уделишь старику кус дичины-то?
Старик прибеднялся; какой охотник не уделит ему кус, если рискует, пожадничав, навсегда добычи лишиться?
В тягостном молчании они вернулись своей лыжней к избе. Серик прошел к саням, достал саадак, повесил на плечо, колчан пристроил по привычке на левое плечо, так, чтобы оперение стрел слегка поднималось над плечом.
Наблюдая за ним, волхв сказал:
— Рогатину возьми…
— Зачем? — удивился Серик.
— Нынче сохатые злые. Если с первой стрелы в бок не убьешь — затопчет. Если сохатый бросится, стрелой его нипочем не убить, только рогатиной и можно остановить…
Серик достал рогатину, пробормотал раздумчиво:
— Наверное, потому сохатые злые, что волки раньше времени в стаи сбились…
Волхв быстро зыркнул на него глазом, но промолчал. Видать и он обратил внимание на такую странность нынешней зимы. Как ни в чем не бывало, Чурила проговорил:
— Сохатые и на дневку в ольховниках и ивняках остаются. Там крепь порядочная, волкам сильно потрудиться придется, чтобы на простор их выгнать…
Серик кивнул и вышел за ворота двора. Волхв, держась за воротину старческой жилистой рукой без рукавицы, смотрел ему вслед. Продев ноги в петли, Серик скатился на лед ручья, протекавшего неподалеку от избы, скинув шапку, осторожно повел головой из стороны в сторону; легкий, но явственный ветерок ощущался с верховьев ручья. Стараясь не хлопать лыжами и не шибко хрустеть снегом, он пошел вверх по ручью, старательно очерчивая лыжней каждый его прихотливый изгиб. Рогатина совсем не мешала, а, наоборот, с ней удобнее было идти. Не прошел он и версты, как заметил косо пересекавший ручей след сохатого. Это явно прошел матерый бык, и направлялся он как раз к ивняку, густо росшему в небольшой пойме. Сохатый явно там и пребывал. Серик призадумался; оно, конечно, завалить огромного быка — потом можно до весны хвастаться, но вот есть его — все зубы обломаешь! Тяжко вздохнув, он прокрался мимо ивняка, чтобы не спугнуть быка. Если спугнешь — он же всю округу переполошит, а тут наверняка поблизости пасется компания лосих с телятами этого года и прошлого. Серик пошел дальше, изредка останавливаясь и из-под ладони оглядывая берега ручья. Поднявшееся над вершинами деревьев солнце отражалось в мириадах снежинок и слепило глаза. Снег лежал на лапах елей, толсто прикрыл густые лапы сосен, только ивняки да ольховники мрачно чернели в этом сверкающем великолепии. Наверное, еще и потому сохатые там на дневки оставались, что их бурая шкура без следа пропадала среди сплетений ветвей.