— Ты шутишь?! — возмутилась Амалия.
— Почему? Не у всех же такой прекрасный вкус на мужчин, как у тебя, любовь моя, — улыбнулся Роберт.
Она хотела было ответить какой-нибудь колкостью, но передумала, спрятав лицо за чашкой кофе и потягивая ароматный напиток, который стал вдруг горчить.
— Что с тобой? — забеспокоился Роберт.
— Ничего.
— Не верю! Было время, когда ты ценила меня не намного больше, чем Патрика Дая. Хотелось бы знать, почему?
Требовательный тон Роберта задел Амалию за живое.
— Ну, хорошо, — сказала она решительно, — у меня сложилось впечатление, что ты тоже не обойден вниманием женщин.
— Откуда ты взяла?
— Неужели ты будешь отрицать, что пользуешься значительным успехом у женщин? — Амалия осуждала ревнивцев обоего пола, но себя остановить не могла. — А как же та замужняя дама, которую ты долгое время одаривал своим вниманием и которая готова была распрощаться с жизнью, когда ты ее бросил?
— Слышу голос Хлои, — поморщился он презрительно.
— Что с того?
— Я должен был знать, что она вывалит на тебя весь ворох сплетен о моей прошлой жизни.
— Но это правда, не так ли?
— Нет, неправда! — воскликнул он, ставя чашку на поднос с такой силой, что кофе выплеснулся, оставив на простыне бурое пятно. — По крайней мере не вся правда. Конечно, я не был монахом и любил погулять, как многие неженатые мужчины. Но при этом я не обещал ни одной девушке жениться и не пытался разрушить семейную жизнь другого человека.
— Весьма похвально. — В голосе Амалии звучал металл.
— История, о которой поведала тебе Хлоя, произошла много лет назад. Закончив учебу в Джефферсоновском колледже в Натчезе, я, тогда молодой повеса, вернулся домой. И надо же было случиться, что мной увлеклась жена одного из друзей Отца — девушка неуравновешенная, романтическая, разочарованная в жизни и браке с человеком, которому она годилась в дочери. Мою предупредительность она восприняла как нечто большее…
— Твою предупредительность? — воскликнула Амалия удивленно, а про себя подумала: «Что означают эти слова? Поцелуй руки, вежливую беседу, а может, одну-другую ночь в постели? И можно ли считать только предупредительностью слова любви, сказанные мужчиной женщине в постели, даже если он думал, что именно они помогут утешить ее?»
— Возможно, есть более точное слово, например, галантность. Мы встречались, беседовали; иногда, по просьбе ее мужа, а сопровождал молодую женщину. Но однажды я начал получать от нее записки — довольно страстные, надо сказать. Она пригласила меня прогуляться верхом, приехать в гости, когда муж будет в отъезде, и даже устроила так, что мы оказались только вдвоем в ложе в опере. Я был молод, горяч, и мне такое внимание, конечно, льстило, но я испытывал неловкость перед ее мужем. Я не знал, как поступить, чтобы расстаться мирно, без сцен с ее стороны. В конце концов ее муж потребовал от нее объяснений. Она приехала ко мне в слезах, умоляя уехать вместе к ее родным в Южную Каролину. Я был ошарашен, но, поскольку и в мыслях не держал ничего подобного, сказал ей об этом напрямик, безо всякой дипломатии. Она отправилась домой и выпила пузырек опия.
— Ты спал с ней? — спросила Амалия.
— Все это случилось задолго до того, как я познакомился с тобой. Зачем ворошить старое?
— Ты спал с ней или нет? — повторила вопрос Амалия.
— Ладно, было один раз. — Роберт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. — Как-то я приехал домой и обнаружил ее в моей постели совершенно раздетой. Она дрожала, как осиновый лист. Что было делать? Выгнать ее? Такое унижение убило бы ее.
— Понимаю, — кивнула Амалия, намазывая маслом и медом еще одну булочку, хотя есть совсем не хотелось. И вдруг ее будто из ушата холодной водой окатили: «Он и со мной спал только из сострадания, — подумала Амалия с горечью. — Началось все по предложению Мами, а закончить сразу он побоялся: вдруг и мне, как той женщине, придет в голову распрощаться с жизнью».
— Понимаешь? Что ты понимаешь? — Он смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом. — Я повторяюсь, но тот случай не имеет никакого отношения к тебе или к тому, как я отношусь к тебе. Ты — искра, воспламенившая мою кровь, ты — женщина, за которой я готов идти на край света, а если захочешь, сам увезу тебя, куда пожелаешь. Моя любовь к тебе не связана с прошлым, но обращена в будущее.
Она здесь, она — каждый вздох, каждый удар сердца. Все, о чем я прошу… о чем могу просить, побудь сегодня со мной и раздели это чувство.
Амалии хотелось верить в искренность его слов. Она смотрела на Роберта и чувствовала, что заворожена синевой его глаз, что кровь, бросившаяся ей в лицо, не имеет ничего общего со смущением. Рука невольно накренилась, и капля золотистого меда упала ей на грудь. От неожиданности Амалия вскрикнула и потянулась за салфеткой.
— Позволь мне, — остановил ее Роберт.
Он прижался губами к ее коже, и Амалия почувствовала легкий толчок языка на том месте, куда упала капля меда. Роберт поднял голову и посмотрел в ее потемневшие от желания глаза.
— Вкусно, — пробормотал он.
— Я… я вся такая липкая, — сказала Амалия смущенно, но тут же прикусила язык, поняв двусмысленность фразы.
— Да-да, конечно. Теперь тебе придется принять ванну. — В голосе Роберта прозвучала подозрительная покладистость, но прежде, чем Амалия сообразила, чем это для нее может кончиться, он потянулся к фарфоровому горшочку и, подцепив лопаточкой немного меду, нацелился на только что вылизанное место.
— Роберт, что ты делаешь? — воскликнула Амалия, когда он начал рисовать медом причудливые узоры у нее на груди, животе, и наконец струйка меда потекла к шелковистому хохолку кудрявившихся волос.
— Догадайся, — сказал он, довольный своей выдумкой.
ГЛАВА 14
Полуденная жара еще держалась, когда Роберт и Амалия покинули дом. Их фаэтон медленно продвигался по раскаленному булыжнику пустых улиц Нового Орлеана, жители которого по старой, доставшейся от испанцев традиции, попрятались во время сиесты по домам. Роберт сам правил лошадьми. За время их пути встретились лишь несколько осоловевших от жары посыльных да стайка мальчишек, с диким криком преследовавших собаку, которая убегала с кожаным мячом в зубах. Недавно прошел дождь, поэтому сточные канавы на центральных улицах были сравнительно чистыми, чего не скажешь об узких улочках французского квартала. Здесь стояла такая вонь, что Амалии пришлось поднести к носу платок, смоченный фиалковой водой.
Фаэтон направился к пристани, у которой стояли всевозможные суда — от плоскодонок до огромных океанских кораблей. Позади осталась площадь перед собором, недавно приведенная в порядок на средства баронессы Де Понтальба. Посередине площади, окруженная новой металлической оградой, стояла статуя Эндрю Джексона, героя битвы при Новом Орлеане.
Украшением площади стали выросшие, как грибы после дождя, первые в Америке доходные дома. Построенные из красного кирпича с металлическими украшениями, они производили впечатление достатка и комфорта. Собор тоже обновили: построили новую колокольню, переделали первый пресвитерианский придел так, чтобы он сочетался с изящной постройкой знаменитого Кабильдо, покрасили наружные стены. Строительство и ремонт продолжались всю прошлую зиму, и теперь площадь стала приятным местом для прогулок.
К площади примыкали крытые ряды французского рынка, который на время сиесты замирал, как, впрочем, все в этом городе. Мясо, рыбу, овощи и фрукты новоорлеанцы покупали обычно с утра, когда все было достаточно свежим. Тем не менее, несколько лотков в ожидании случайных покупателей оставались заваленными различной снедью: увядшей зеленью, початками кукурузы, корзинками с картофелем, пучками моркови, вилками капусты, длинными гирляндами сушеной фасоли, а также тушами мяса и бочонками соленой рыбы, над которыми роились полчища мух. Когда-то этот рынок был совсем другим: здесь, среди свежесрезанных цветов и продуктов, гуляли, встречались друзья и знакомые, совершались сделки на обмен товарами.