Заходящее солнце отбрасывало на берег длинные тени, когда Роган и его товарищи, спрятав лодку в камышах, ступили наконец на землю.
Через несколько минут, пробираясь сквозь густую траву, в полном молчании они шагали к городу.
Мрачная улыбка застыла на лице Рогана — он думал, что ожиданию близится конец…
Двигаясь по выложенной булыжниками дорожке сада, Габриэль поминутно хлопала и размахивала руками, пытаясь отбиться от тучи свирепых москитов, окруживших ее со всех сторон. Пинии, кипарисы и пробковый дуб, отличавшие новоорлеанский ландшафт, в этом саду были не столь заметны. Здесь преобладали магнолии. Эти прекрасные деревья обрамляли дорожки, их огромные роскошные цветы распространяли одуряющий аромат и привлекали разнообразных насекомых.
Вечер выдался трудным. Изгнанная днем из класса, после молитвы она вознамерилась вернуться обратно и вести себя паинькой: не болтать и не сводить глаз с сестры Джулианы. Однако монахиня решила проверить ее домашнее задание по литературе, и все благие намерения Габриэль пропали даром. Теперь избежать наказания было невозможно. Сразу после вечерней трапезы ее отправили в дальний конец сада, где содержался садовый инвентарь.
Вопреки установившемуся мнению, Габриэль с уважением относилась к своим преподавательницам — монахиням. Она ценила бескорыстных, полностью отдававших себя делу тружениц, изо дня в день несущих знания и просветляющих юные души. Просто ее угнетало столь длительное пребывание в монастыре. Она скучала по отцу, недоставало той особой домашней атмосферы, в которой прошло ее детство. Она знала, что отец тоже по ней скучает и ни за что не отдал бы ее в монастырскую школу, не относись он с таким презрением к невежественным новоорлеанским дамам-креолкам.
Удивительно, но она с самого детства интуитивно чувствовала его скрытое пренебрежение к женщинам. В ее присутствии отец никогда не выражал этого презрения. Напротив, с дамами он всегда был предельно внимателен и галантен. Однако его улыбки, расточаемые красавицам, которых он держал под руку, не могли ее обмануть. Габриэль не сомневалась, что отец никогда не женится, хотя и считается одним из самых видных холостяков в городе.
Она сознавала, что это скрытое презрение к женщинам и еще что-то, не поддающееся точному определению, становилось все глубже по мере того, как она взрослела… Но его отеческая любовь никогда не вызывала у нее сомнений. Тем не менее глубинное женоненавистничество отца (он и не подозревал, что она догадывается об этом) послужило причиной того, что Габриэль без сопротивления, как бы во искупление вины, отправилась в монастырскую школу, хотя по традиции молодых людей из обеспеченных семей в городе отправляли на учебу в Европу. Она задыхалась от монотонности монастырских распорядков. Корабли на горизонте, за коими бедняжка с таким постоянством следила, стали для нее символом свободы, которую она получит, когда ей исполнится восемнадцать. При виде прекрасных парусников девушке наяву грезилось, как кренится под ногами палуба, как окутывает ее соленый бриз. Она знала, что совсем рядом жизнь, полная разнообразных приключений, а здесь царила такая скука.
Габриэль нахмурилась. Темно-огненный цвет ее волос указывал на нетерпеливость и порывистый темперамент. Светло-серые глаза, в которых, по словам некоторых, иногда мерцали льдинки, свидетельствовали о способности постоять за себя, когда ей бросали вызов. Выражение нежного лица становилось временами очень решительным, обнаруживая всю силу ее желаний. Последнее свойство и сама Габриэль считала лучшей, а может, и худшей чертой своего характера.
Она без устали готовилась к настоящей жизни, жаждала поскорее в нее окунуться! И хотя монахини настойчиво стремились не допускать в стены монастыря ничего мирского, все эти годы к излюбленным занятиям Габриэль относилось разглядывание себя в маленьком зеркале, установленном в ее комнате по требованию отца и вопреки желанию матери-настоятельницы. Время от времени она вставала обнаженная перед серебряным бокалом, чтобы созерцать, как постепенно расцветает и превращается в женщину.
Сначала физическое созревание выражалось в росте: она вытянулась, и, может быть, даже более, чем считалось достаточным для женщины. Но именно это ей и нравилось. Затем стали округляться формы: сначала бедра, а потом и груди. Но все это было надежно сокрыто под черной бесформенной одеждой, как бы в насмешку называвшейся формой! И эту хламиду она до сих пор вынуждена носить!
Да, скоро она вырвется! Ей страстно хотелось наряжаться в шелка и бархат, примерять элегантные платья, привезенные прямо из Франции и составлявшие предмет страстного вожделения большинства женщин Нового Орлеана. Она с нетерпением ждала того дня, когда получит возможность ездить на балы и званые вечера, о которых с таким восхищением шептались воспитанницы. Благодаря таким разговорам она знала, что мужчинам в Новом Орлеане было позволено все, а ей предстояло ограничивать себя узкими рамками дозволенного женщинам! И она заранее твердо решила про себя, что не потерпит никаких домогательств со стороны сильного пола.
Жгучее нетерпение Габриэль росло, но не обретало никакого выхода. Никому и в голову не приходило, что образование, полученное ею в монастырской школе, лишь пробудило ненасытный интерес к проблемам, лежащим за пределами школьной программы. Ей теперь хотелось знать гораздо больше, чем это приличествовало женщине. Она желала разобраться в причинах конфликта между Англией и ее родиной, где многие ощущали, что война может вспыхнуть в любой момент. Она хотела понять, как допускалось то, что пиратские шайки продолжали безнаказанно нападать на честных торговцев. Она недоумевала, каким образом каперы мирно уживались с законом, тогда как на самом деле они были настоящими разбойниками. Сестра Маделайн, которой, конечно, стало жаль бедняжку после того, как она выгнала ее из класса…
А может, сестра Маделайн почувствовала угрызения совести, осознав жестокость этого наказания? Ведь она отдала Габриэль на съедение ненасытным кровопийцам, тогда как другие девушки развлекаются…
В любом случае необходимо произвести хорошее впечатление на сестру Маделайн, чтобы завтра снова весь вечер не мучиться с мотыгой.
И Габриэль принялась вгрызаться в темную землю, как бы говоря: сестра Маделайн, ты видишь, с каким рвением и упорством я работаю?
— Габриэль…
Услышав свое имя, она оторвалась от работы и подняла голову. Габриэль увидела стоявшую чуть в стороне сестру Джулиану. Бледное узкое лицо монахини казалось еще прозрачнее, чем обычно, а ее плечи непроизвольно вздрагивали.
— Ты должна сейчас же пойти со мной. Пожалуйста. К тебе пришли.
В серебристых глазах Габриэль заплясали зайчики.
— Ко мне пришли?
—Да.
Подхватив одной рукой ведро, а второй — мотыгу, Габриэль направилась было в противоположный конец сада, к сараю.
— Нет, ты сделаешь это потом.
Послушно повернувшись, она последовала за монахиней.
Сад остался позади Габриэль, которая шагала так проворно, что не почувствовала затаенный взгляд, внимательно изучавший ее, пока она не скрылась из виду.
По пустой приемной монастыря нервно ходил стройный, атлетического сложения мужчина. Звук его шагов эхом отдавался в комнате. Наконец он в нетерпении остановился, гнев исказил его красивое, обрамленное бородкой лицо. Выпрямившись, он передернул плечами.
Жерар Пуантро тщательно расправил лацканы своего отлично сшитого пальто, прежде чем с плотно сжатыми губами повернулся к двери. Он уже успел напугать своей яростью мать-настоятельницу настолько, что она послала бледную сестру Джулиану бегом, подобно застигнутой мыши, исполнять распоряжение!