1997г.
ПАМЯТНОЕ МЕСТО
Один раз я снял комнату в двухкомнатной квартире в добротном кирпичном доме 1950-х годов. Квартира принадлежала пожилой вдове, особе очень чистоплотной и хозяйственной. В первую же ночь вдова с явными намерениями пыталась проникнуть ко мне в комнатку, но я ей сонным голосом через дверь сказал, что болен неизлечимой гонореей и спать с ней поэтому не смогу. Тогда вдова пустила жить в свою комнату молодого студента сельхозтехникума и со страшной силой его насиловала, причем всегда оставляла дверь приоткрытой, чтобы я, проходя по коридору, мог ее видеть, сидящей на студенте. Торшер у вдовы горел круглосуточно, и шторы с малиновыми попугаями вообще не открывались. У нее было жилистое желтое тело, кружевная мини-комбинация, из которой она выпускала свои старческие трясущиеся груди с огромными, как кофейные блюдца, фиолетовыми сосками. Встречая мой взгляд, вдова победоносно улыбалась желтой лакированной улыбкой большезубого черепа с многими металлическими коронками. Волосы у вдовы были курчавые, оранжеватого цвета. А в ушах и на груди переливались коралловые украшения с искусственным жемчугом. У студента сельхозтехникума под ней всегда было безвольно-отрешенное выражение. Через два месяца жизни у вдовы он бесшумно скончался, и его тело увезли в морг. Вдова была очень довольна его смертью и не расстраивалась. Было ощущение, что она выполнила какой-то заложенный извне план и получила за это лакомую премию.
Пожив в этом доме, я увидел много необычайных вещей. Были постоянно мужские похороны, хоронили и старых, и молодых, всех мужских жильцов этого дома подряд. Теперь, в послебольшевистские времена, хоронят упрощенно: вытащат покойника перед домом, поставят гроб на две старые табуретки, кое-какие жильцы попрощаются, и грузят в микроавтобус, и везут в общую могилу, как во времена ленинградской блокады или в незабвенном восемнадцатом. На кладбище в индивидуальную могилу покойников почти не возят, это стало очень дорого, население еле наскребает себе на пропитание, и кошек и собак — и тех перебили. Теперь люди думают, кому кусочек дать — себе или животному? Все женщины в этом доме, которых я невольно встречал на лестнице и в подъезде, бросали на меня странные блудливые алчные взгляды, а некоторые смотрели совсем дико, чем меня, признаюсь, изрядно фраппировали и пугали. Дело тут, наверно, нечистое и темное, скорее всего этот дом заселен одними разного возраста проститутками, среди которых, наверно, много и состарившихся, за свой долгий век очень поднаторевших в своем ремесле. Для подтверждения своих мыслей я стал расспрашивать в соседних домах вылезающих на редкое русское солнышко пожилых людей, всегда охочих поговорить с прохожим. И вот что они мне поведали. Раньше на месте сталинской кирпичной пятиэтажки было кладбище самоубийц, куда свозили тела людей, вынутых из петли, или принявших яд, или перерезавших вены. Их раньше не хоронили на городских кладбищах, а тихо, без отпевания свозили сюда в небольшую рощицу и закапывали. Потом, в годы советской власти, убивали так много и так часто, что всякую покойницкую субординацию напрочь забыли, а в годы войны рощицу с редкими зарытыми могилками самоубийц вспомнили, построили вокруг нее дощатый забор, выкопали среди могил блиндаж с двумя накатами и поселили в нем Адель Розенкранц — уникальную чекистскую садистку, женщину-палача.
Адель была дочерью эльзасского коммивояжера, забредшего в Россию, и цыганки-гадалки из хора. Адель обладала уникальным даром знать все европейские языки и любить мужское тело, в том числе и мертвое. Она открыла отдельную новую главу женской некрофилии. Некоторые мужчины окоченевают в момент сексуального возбуждения, и Адель приспособилась совокупляться с ними после их насильственной смерти. В ЧК и НКВД оценили ее способности, и она стала и следователем и палачом одновременно. В город в годы войны свозили в тюремных теплушках множество иностранцев: и военнопленных, и просто случайных перемещенных лиц — и поляков, и чехов, и румын, и австрийцев, и французов, и итальянцев. Их отвозили в блиндаж к Адели, она допрашивала их, вступала с ними в половую связь, во время этой связи убивала их и сожительствовала с трупами. Около блиндажа был выкопан ров, куда она за три военных года сумела заквасить около пяти тысяч иностранных мужских трупов. Таков был итог ее сексуальных садистских игрищ. Потом Адель перевели на польскую территорию, а потом в Германию, где она развернулась на всю катушку и была в конце концов убита обычным красноармейцем, которому все, что он видел, так надоело, что он штыком вспорол Адели живот, вставил ей штык во влагалище и распорол живот до ребер. Это была здоровая реакция психически нормального человека на садистку-извращенку. В некрологе тогда писали об Адель Розенкранц: пламенная революционерка, верная ленинка и сталинка, гордость революции, заслуженная чекистка и так далее. Но сами чекисты, отдавая дань ее мерзостным талантам, все-таки питали к ней какую-то брезгливость. Тем не менее ее вспоротое, как курица, тело отвезли на Родину и закопали в ее же блиндаже. При похоронах была воинская команда и стреляли из карабинов, пугая ворон и галок. Потом блиндаж сровняли, и все шито-крыто. По генплану на месте рощицы спланировали кирпичную пятиэтажку, при закладке фундамента приехали люди в сапогах и велели немножко пододвинуть могилу. Часть скелетов перезахоронили под детской площадкой. И в России, и в Москве многие жилые дома и дачные поселки построены на местах братских могил. В той же Катыни, знаменитой теперь на весь мир, где раскопали рвы с польскими трупами, не трогают русских братских могил, так как на их месте уютный дачный поселок чекистов. Дом заселили, было много новоселий, играл баян, глупые, радостные, как детские ночные горшки, полные дерьма, славяне били чечетку, отчего тряслись дешевые люстрочки жильцов внизу, и все было бы хорошо, но мужики стали дохнуть, а в баб вселился блудный бес Адель Розенкранц. Женщины, живущие в этом доме, стали страдать чудовищной извращенной похотливостью и измождать своих налитых дешевой водкой мужчин чрезмерными извращенными ласками, отчего те стали ускоренно вымирать, не вынеся постоянного сексуального напряжения своих половин. Школьницы стали совращать мальчиков и учителей, студентки пожилых профессоров, но особенно страдал похотью женский персонал от пятидесяти до восьмидесяти лет. Многие тещи набрасывались на зятьев, как голодные лесные волчицы, а невестки мучали трясущихся от старости свекров. Когда все мужики, жившие в доме, наконец поисчезали, то стало потише. Но жилицы нашли выход, обклеив объявлениями весь город: «Пожилая одинокая женщина недорого сдаст комнату студенту или рабочему на длительный срок». Обычно этот срок был действительно очень длительным, так как большинство постояльцев переезжало на кладбище, не вынеся сексуального напора наследниц Адели Розенкранц.