Морелл (потрясенный своей забывчивостью). Кандида! Как... (Смотрит на часы и ужасается, обнаружив, что уже так поздно.) Милочка моя! (Бросается к ней, выхватывает у нее из рук плед, не переставая громко упрекать себя.) Ведь я собирался встретить тебя на станции и не заметил, как прошло время. (Бросает плед на ку-тетку.) Я так заговорился (поворачивается к ней), что совсем забыл... Ах! (Обнимает ее, снедаемый чувством раскаянья.)
Берджесс (несколько сконфуженный и не уверенный в том, как к нему отнесутся). Как поживаешь, Канди? Кандида, все еще в объятиях Морелла, подставляет отцу щеку для поцелуя.
Мы с Джемсом заключили мир, почетный мир. Не правда ли, Джемс?
М о р е л л (нетерпеливо). А ну вас, с вашим миром! Я из-за вас опоздал встретить Кандиду. (С сочувственным пылом.) Бедняжка моя, как же ты справилась с багажом? Как...
Кандида (останавливая его и высвобождаясь из его объятий). Ну, будет, будет, будет! Я не одна. У нас был Юджин, и мы ехали сюда вместе.
Морелл (приятно удивленный). Юджин!
Кандида. Да, он возится с моим багажом, бедный мальчик. Выйди к нему сейчас же, милый, а то он расплатится с извозчиком, а я не хочу этого.
Морелл поспешно выходит. Кандида ставит на пол саквояж, затем снимает пелерину и шляпку и кладет их на кушетку рядом с пледом, разговаривая в то же время с отцом.
Ну, папа, как вы все там поживаете, дома?
Берджесс. Да что там, какая может быть радость дома, с тех пор как ты уехала от нас, Канди. Хоть бы ты когда-нибудь заглянула и поговорила с сестрой. Кто такой этот Юджин, который приехал с тобой?
Кандида. О, Юджин — это одна из находок Джемса. Он наткнулся на него в прошлом году в июне, когда тот спал на набережной. Ты не обратил внимания на нашу новую картину? (Показывая на Деву.) Это он подарил нам.
Берджесс (недоверчиво). Чушь! И как это ты можешь рассказывать такие небылицы мне, своему родному отцу, что какой-то бродяга покупает такие картины? (Строго.) Не выдумывай, Канди. Это благочестивая картина, и выбирал ее сам Джемс.
Кандида. Вот и не угадал. Юджин вовсе не бродяга.
Берджесс. А кто же он такой? (Иронически.) Благородный джентльмен, надо полагать?
Кандида (кивая с торжеством). Да. У него дядя — лорд. Настоящий живой пэр.
Берджесс (не решаясь поверить столь замечательной новости). Быть не может!
Кандида. Да. И у него был чек в кармане на пятьдесят пять фунтов, сроком на неделю, когда Джемс нашел его на набережной. А он думал, что не может получить по нему раньше чем через неделю, и ему было стыдно попросить в долг. Ах, он такой славный мальчик! Мы очень полюбили его.
Берджесс (делает вид, что ему наплевать на аристократию, а у самого глаза загорелись). Гм... Я так думаю, что этот племянник пэра вряд ли бы прельстился вашим Виктория-парком, если бы он не был малость придурковат. (Снова разглядывая картину.) Конечно, эта картина не в моем вкусе, Канди, но все же это превосходное, прямо сказать, первоклассное произведение искусства; в этом-то уж я разбираюсь. Ты, конечно, познакомишь меня с ним, Канди? (С беспокойством смотрит на свои карманные часы.) Я могу побыть еще минуты две, не больше.
Морелл возвращается с Юджином, на которого Берджесс смотрит влажным от восхищения взором. Это несколько странный, застенчивый молодой человек лет восемнадцати, хрупкий, женственный, со слабым детским голосом; испуганное, напряженное выражение его лица и привычка как-то робко стушевываться изобличают болезненную чувствительность утонченного и островосприимчивого юноши, у которого еще не успел сложиться характер. Он беспомощен и нерешителен, он не знает, куда девать себя, что с собой делать. Он оробел при виде Берджесса, и, если бы у него хватило смелости, он с радостью убежал бы и спрятался. Но та острота, с какой он переживает любое, самое обыкновенное состояние, проистекает от избытка нервной силы, а его глаза, ноздри, рот свидетельствуют о неукротимом, бурном своеволии, которое, судя по его лбу, уже отмеченному чертами страдания, направлено не в дурную сторону. Он так необычен, что кажется почти не от мира сего. Люди прозаического склада склонны усматривать в этой отрешенности нечто пагубное, тогда как поэтические натуры видят в ней нечто божественное. Одет он очень небрежно. На нем поношенная расстегнутая куртка из синей саржи поверх шерстяной теннисной рубашки, шелковый платок вместо галстука, брюки из той же материи, что и куртка, коричневые парусиновые туфли. Он, по-видимому, валялся в этом костюме на траве, переходил вброд речку и, судя по всему, никогда не прикасался к нему щеткой. Увидев незнакомого человека, он останавливается в дверях, затем пробирается вдоль стены в противоположный конец комнаты.