Марчбэнкс нерешительно останавливается.
А то она, пожалуй, заставит вас вычистить мои ботинки, чтобы избавить меня от этого.
Берджесс (строго, с неодобрением). Разве у вас больше нет прислуги, Джемс?
Морелл. Есть. Но ведь она же не рабыня. А у нас в доме все так ведется, будто у нас по крайней мере трое слуг. Вот каждому и приходится брать что-нибудь на себя. В общем, это совсем неплохо. Мы с Просей можем разговаривать о делах после завтрака, в то время как моем посуду. Мыть посуду не так уж неприятно, если это делать вдвоем.
Марчбэнкс (удрученно). И вы думаете, все женщины такие толстокожие, как мисс Гарнетт?
Берджесс (с воодушевлением). Сущая правда, мистер Марчбэнкс. Что правда, то правда. Вот именно — толстокожая!
Морелл (спокойно и многозначительно). Марчбэнкс!
Марчбэнкс. Да?
Морелл. Сколько слуг у вашего отца?
Марчбэнкс (недовольно). О, я не знаю. (Возвращается к кушетке, словно стараясь уйти подальше от этого допроса, и садится, снедаемый мыслью о керосине.)
Морелл (весьма внушительно). Так много, что вы даже и не знаете, сколько? (Уже тоном выговора.) И вот, когда нужно сделать что-нибудь этакое толстокожее, вы звоните и отдаете приказание, чтобы это сделал кто-нибудь другой, да?
Марчбэнкс. Ах, не мучайте меня! Ведь вы-то даже не даете себе труда позвонить. И вот сейчас прекрасные пальцы вашей жены пачкаются в керосине, а вы расположились здесь со всеми удобствами и проповедуете, проповедуете, проповедуете. Слова, слова, слова!
Берджесс (горячо приветствуя эту отповедь). Вот это, черт возьми, здорово! Нет, вы только послушайте! (Торжествующе.) Ага, что? Получили, Джемс?
Входит Кандида в фартуке, держа в руках настольную лампу, которую только остается зажечь. Она ставит ее на стол к Мореллу.
Кандида (морщится, потирая кончики пальцев). Если вы останетесь у нас, Юджин, я думаю поручить вам лампы. Марчбэнкс. Я останусь при условии, что всю черную работу вы поручите мне.
Кандида. Очень мило. Но, пожалуй, придется сначала посмотреть, как это у вас выходит. (Поворачиваясь к Мореллу.) Джемс, ты не v очень-то хорошо смотрел за хозяйством.
Морелл. А что же такое я сделал, или — чего я не сделал, дорогая моя?
Кандида (с искренним огорчением). Моей любимой щеточкой чистили грязные кастрюли.
Душераздирающий вопль Марчбэнкса. Берджесс изумленно озирается.
(Подбегает к кушетке.) Что случилось? Вам дурно, Юджин?
Марчбэнкс. Нет, не дурно, но это кошмар! Кошмар! Кошмар! (Хватается руками за голову.)
Берджесс (пораженный). Что? Вы страдаете кошмарами, мистер Марчбэнкс? Вам нужно как-нибудь постараться избавиться от этого.
Кандида (успокаиваясь). Глупости, папа. Это просто поэтические кошмары. Не правда ли, Юджин? (Треплет его по плечу.)
Берджесс (сбитый с толку). Ах, поэтические... Вон оно что. В таком случае прошу прощения. (Снова поворачивается к камину, сконфуженный.)
Кандида. Так в чем же дело, Юджин? Щетка?
Его передергивает.
Ну ладно. Не огорчайтесь. (Садится подле него.) Когда-нибудь вы подарите мне хорошенькую новенькую щеточку из слоновой кости с перламутровой отделкой. Марчбэнкс (мягко и мелодично, но грустно и мечтательно). Нет, не щетку, а лодочку... маленький кораблик, и мы уплывем на нем далеко-далеко от света — туда, где
мраморный пол омывают дожди и сушит солнце, где южный ветер метет чудесные зеленые и пурпурные ковры... Или колесницу, которая унесет нас далеко в небо, где лампы — это звезды, и их не нужно каждый день наливать керосином.
Морелл (резко). И где нечего будет делать — только лентяйничать. Жить в свое удовольствие и ни о чем не думать.
Кандида (задетая). Ах, Джемс, как же ты мог так все испортить!
Марчбэнкс (воспламеняясь). Да, жить в свое удовольствие и не думать ни о чем. Иначе говоря, быть прекрасным, свободным и счастливым. Разве каждый мужчина не желает этого всей душой женщине, которую он любит? Вот мой идеал. А какой же идеал у вас и у всех этих ужасных людей, которые ютятся в безобразных, жмущихся друг к другу домах? Проповеди и щетки! Вам — проповеди, а жене — щетки.
Кандида (живо). Он сам чистит себе башмаки, Юджин. А вот завтра вы их будете чистить, за то что вы так говорите о нем.
Марчбэнкс. Ах, не будем говорить о башмаках. Ваши ножки были бы так прекрасны на зелени гор.
Кандида. Хороши бы они были без башмаков на Хэкни-Роуд.
Берджесс (шокированный). Слушай, Канди, нельзя же так вульгарно. Мистер Марчбэнкс не привык к этому. Ты опять доведешь его до кошмаров — до поэтических, я хочу сказать.
Морелл молчит. Можно подумать, что он занят письмами. В действительности его тревожит и гнетет только что сделанное им печальное открытие: чем увереннее он в своих нравоучительных тирадах, тем легче и решительнее побивает его Юджин. Сознание, что он начинает бояться человека, которого не уважает, наполняет его горечью. Входит мисс Гарнетте телеграммой.