Морелл (потрясенный, опускается на колени около кресла Кандиды и обнимает ее с юношеским порывом). Все это правда. Каждое слово. То, что я есть,—это ты сделала из меня трудами рук своих и любовью твоего сердца. Ты — моя жена, моя мать и мои сестры. Ты для меня соединение всех забот любви.
Кандида (в его объятиях, улыбаясь, Юджину). А могу я для вас быть матерью и сестрами, Юджин?
Марчбэнкс (вскакивая, с яростным жестом отвращения). Нет! Никогда! Прочь, прочь отсюда! Ночь, погло
меня!
Кандида (быстро поднимается и удерживает его). Но куда же вы сейчас пойдете, Юджин?
Марчбэнкс^ чувствуется, что теперь это уже говорит мужчина, а не мальчик). Я знаю свой час — и он пробил. Я не могу медлить с тем, что мне суждено свершить. Морелл (встревоженный, поднимается с колен). Кандида, как бы он чего-нибудь не выкинул!
Кандида (спокойно, улыбаясь Юджину). Бояться нечего! Он научился жить без счастья.
Марчбэнкс. Я больше не хочу счастья. Жизнь благороднее этого. Священник Джемс! Я отдаю вам свое счастье обеими руками, — я люблю вас, потому что вы сумели наполнить сердце женщины, которую я любил. Прощайте! (Направляется к двери.)
Кандида. Еще одно, последнее слово.
Он останавливается, не оборачиваясь.
(Подходит к нему.) Сколько вам лет, Юджин? Марчбэнкс. Я сейчас стар, как мир. Сегодня утром мне было восемнадцать.
Кандида. Восемнадцать! Можете вы сочинить для меня маленький стишок из двух фраз, которые я вам сейчас скажу? И пообещайте мне повторять их про себя всякий раз, когда вы будете вспоминать обо мне.
Марчбэнкс (не двигаясь). Хорошо.
Кандида. Когда мне будет тридцать — ей будет сорок пять.
Когда мне будет шестьдесят — ей будет семьдесят пять. Марчбэнкс (поворачиваясь к ней). Через сто лет нам будет поровну. Но у меня в сердце есть тайна получше этой. А теперь пустите. Ночь заждалась меня.
Кандида. Прощайте. (Берет его лицо обеими руками и, когда он, угадав ее намерение, преклоняет колена, целует его в лоб; затем он исчезает в темноте. Она поворачивается к Мореллу, протягивая ему руки.) Ах, Джемс!
Они обнимаются, но они не знают тайны, которую унес с собой поэт.
ИЗБРАННИК СУДЬБЫ
Пустячок
THE MAN OF D
12 мая 1796 года. Северная Италия, Таваццано, на дороге из Лоди в Милан. Послеполуденное солнце безмятежно сияет над равниной Ломбардии. Оно с уважением поглядывает на Альпы и снисходительно — на муравейники не морщится при виде свиней, греющихся на припеке в каждой деревне, не обижается на холодный прием, который ему оказывают в церквах, но с беспощадным презрением шлет свои лучи на скопища вредных насекомых — французскую и австрийскую армии.
Два дня назад, у Лоди, австрийцы пытались помешать францу зам форсировать реку по узкому мосту; но французы под командованием двадцатисемилетнего генерала по имени Наполеон Бонапарт, не признающего правил военной науки, пошли на штурм моста, поддержанные грандиозной канонадой, к которой молодой генерал сам приложил руку. Пушки — его специальность: он учился артиллерийскому делу еще при старом режиме и в совершенстве превзошел военное искусство отлынивать от выполнения своих обязанностей, обсчитывать казначея на разъездных и прославлять войну грохотом и дымом орудий, как это изображается на всех батальных картинах. Впрочем, он очень наблюдателен и заметил, впервые со времени изобретения пороха, что пушечное ядро, попав в человека, оного человека убивает. Четкое понимание тех возможностей, какие таит в себе это поразительное открытие, сочетается в нем с врожденной склонностью к физической географии и умением рассчитывать сроки и расстояния. Он наделен потрясающей трудоспособностью и трезвым, основанным на опыте, знанием того, как проявляется человеческая природа в общественных делах,— он имел полную возможность проверить это во время (французской революции. У него богатое воображение, но никаких иллюзий ; есть творческая жилка, но нет ни веры, ни преданности, ни патриотизма, ни прочих общепринятых идеалов. Не то чтобы эти идеалы были ему чужды: напротив, он напичкан ими с детства и теперь, обладая недюжинным драматическим талантом, весьма ловко играет на них, как заправский актер и режиссер. Он отнюдь не избалован жизнью. Бедность, невезение, увертки, необходимые для того, чтобы при полном безденежье сохранять дворянские замашки, неоднократные провалы на литературном поприще, унизительное положение не* задачливого политического приспособленца, выговор и гаупт• вахта за нерасторопность и недобросовестность, угроза увольнения со службы, столь серьезная, что, если бы, в связи с эмиграцией дворянства, самый паршивый пору* чик не котировался как генерал, его неминуемо вышвыр* нули бы из армии, — все эти испытания посбили с него спеси, приучили надеяться только на себя и помогли понять, что таким, как он, жизнь не даст ничего, а все, чего хочешь добиться, нужно брать у нее силой. Нужно сказать, что жизнь в данном случае поступает трусливо и неразумно, потому что Наполеон, безжалостно рас-стреливая из пушек взбунтовавшуюся чернь, несомненно приносит пользу: в самом деле, даже в наши дни, живя в Англии, порою чувствуешь, как много потеряла эта страна от того, что он не завоевал ее, как в свое время Юлий Цезарь.