5 июня 1455 года случилась в городе Париже, да еще на церковной паперти, поножовщина: клирик Филипп Сермуаз напал на Франсуа Вийона и ножом рассек ему губу; причиной драки, по косвенным данным, была некая дама по имени Катрин де Воссель, – скажем деликатно, что едва ли она принадлежала к высшему обществу. Поднаторевший в искусстве уличной драки Вийон запустил камнем в голову Сермуаза, на чем жизненный путь любвеобильного клирика завершился, а у Вийона начались неприятности с правосудием. Вийон просто бежал, и едва ли сам знал куда, кроме того что хотелось ему быть подальше от парижского суда.
Полгода он где-то бродяжничал, и есть основания думать, что именно в этих скитаниях выучил он жаргон «кокийяров», проще говоря – воровской язык середины XV века. В наследии Вийона одиннадцать баллад, созданных им на этом языке; занимают они в буквальном смысле слова последнее место: в полном объеме изданы лишь в XX веке, а не расшифрованы окончательно и по сей день. Впрочем, вряд ли они могут быть однозначно расшифрованы вообще: даже современникам поэта было бы разобраться в них непросто, не для того воры и бандиты, известные теперь под названием кокийяров (не звать же их «блатными»!), свой собственный язык сочиняли, чтобы его понимала всякая придворная сволочь. Словом, язык забылся. Сколько таких языков забылось…
Сделаем небольшое отступление в Россию XIX века. Попробуйте понять нижеследующие строки:
«Мисовской курехой стремыжный бендюх прохандырили трущи: лохи биряли колыги и гомза, кубы биряли бряеть и в устреку кундяков и ягренят; аламонные карюки курещали курески, ласые мещата грошались». Три всего строки, грамматика явно русская, а больше нормальный читатель не поймет ни слова. Между тем эта фраза на офенском языке приведена в первом же издании словаря В. И. Даля (стр. LXXVII, т. I), где она же на нормальный русский язык и переведена: «В нашей деревне третьего дня проходили солдаты, мужики угощали их брагой и вином, бабы подавали есть, а в дорогу надавали пирогов, яиц и блинов; красные девки пели песни, малые ж ребята смеялись».
Слава Богу, В, И. Далю было у кого спросить значения тайных слов разносчиков-офеней, мелких торговцев той поры, бродивших из села в село с коробами городского товара. К французским кокийярам никакой В. И. Даль с вопросами не приставал, зато оказался в их среде Франсуа Вийон, взял да и сочинил на их языке больше десятка баллад; спустя без малого пятьсот лет баллады были опубликованы, и теперь ученым и поэтам-переводчикам остается по большей части гадать – что же это все значит.
На самом деле все не так уж сложно: многие слова в таких языках просто заимствуются из других (в офенский, скажем, попало немало греческих). Много архаизмов, провинциализмов, ломаных слов. Словом, общий смысл этих баллад худо-бедно понятен, – ничуть не менее понятен чем какая-нибудь ближневосточная клинопись или даже архаический древнегреческий. Трудней с поэтическим переводом: на русский язык их пытались переложить неоднократно – и каждый раз отступались. Переводы Елены Кассировой в виде эксперимента были нами сперва опубликованы в очень малотиражном журнале «Ной»; теперь – печатаются в виде последней части поэтического наследия Вийона в нашей книге. Не надо подходить к этим балладам со строгими моральными требованиями: для воров годятся лишь воровские сюжеты, а много ли их? Виселица, палач, застенок, кабак, бардак – вот почти и все. И меньше всего годятся эти баллады для подражания в жизни: уголовный кодекс во Франции времен Карла VII и Людовика XI, понятно, был иным, чем в наши дни в России, но лучше не ставить экспериментов.
Сам Вийон, впрочем, в уголовной области изучением воровского языка не ограничился. Вернувшись в Париж с пустыми карманами в начале 1456 года, он с друзьями «пошел на скок»: ограбил Наваррский коллеж; поскольку он всего лишь стоял «на стрёме» (на атасе, на вассере, на шухере и т. д. по выбору читателя), заплатили ему лишь четверть взятой «кассы»– сто двадцать пять золотых экю. По тем временам это было немало, но и кража была достаточно громкой, так что в очередной раз Вийон «сваливает» из Парижа.
Преступление открылось не скоро, в марте 1457 года, в мае того же года выплыло и участие в нем Вийона. Проступок в глазах властей был отягчен еще и тем, что в 1455 году, перед смертью, убитый Вийоном клирик Сармуаз простил Вийона; преступник, на всякий случай подав два прошения о помиловании, скрылся; по возвращении в 1456 году получил от самого короля помилование, – после чего, как принято считать, и написал свое «Лэ», или же «Малое Завещание» в современной традиции. «Малое Завещание»– поэма в 320 строк, написанная восьмистишиями с определенной системой рифмовки (ававвсвс), – собственно, ту же форму поэт использует и в «Большом Завещании», но в него будет вставлено множество баллад, рондо и прочих «украшений». Сорок восьмистиший «Малого Завещания» (или «Предуказанья», как перевел Ю. А. Кожевников) были сочинены явно не среди благочестивых деяний – содержание говорит само за себя.