Они целуются снова.
Адам произносит:
— Чертова леди Эр.
Они приехали на вокзал.
Ходжес ждет их. Она позаботилась о багаже, о билетах, даже купила журналы; делать больше нечего.
Адам стоит рядом с Имогеной, ждет отправления поезда; она глядит в еженедельную газету.
— Взгляни на эту фотографию Сибил. Странная, правда? Интересно, где сделан снимок.
Поезд вот-вот тронется. Имогена входит в вагон и протягивает руку.
— До свиданья, дорогой. Ты придешь на танцы у матери в июне, правда? Я буду чувствовать себя несчастной, если не появишься. Может быть, встретимся еще до того. До свиданья.
Поезд отходит от станции.
Крупный план: Имогена в вагоне разглядывает странную фотографию Сибил.
Адам на платформе смотрит вслед поезду.
Затемнение.
— Ну, Ада, что скажешь об этом?
— Замечательно.
— Странно, что они никак не могут заставить героев и героинь разговаривать как леди и джентльмены — особенно в минуты волнения.
Адам все еще на вокзале, бесцельно глядит на книжный киоск. На экране перед ним возникают разные виды.
Школа Молтби. Топящаяся антрацитом печь, натурщица, влюбчивая студентка («обольстительница»), студент-математик, собственный рисунок.
Ужин дома. Его отец, его мать, Парсонс, его сестра с глупым прыщавым лицом и тупой завистью ко всему, что Имогена делала, говорила и носила.
Ужин на Понт-стрит, рядом с леди Розмари.
Ужин в одиночестве в каком-то очень дешевом ресторанчике в Сохо. И в конце каждого вида одиночество и мысль об Имогене.
Крупный план: отчаяние Адама постепенно переходит в решимость.
Адам едет на автобусе к Ганноверским воротам.
Идет к своему дому.
Парсонс открывает дверь. Миссис Дауэр нет дома; мисс Джейн нет дома; нет, Адам не хочет чаю.
Комната Адама. Можно сказать, очаровательная: на верхнем этаже; за окнами деревья; в полнолуние слышно животных из зоопарка. Адам входит и запирает дверь.
Гледис уже догадывается.
— Ада, самоубийство.
— Да, но она появится вовремя, чтобы остановить его. Вот увидишь.
— Не будь так уверена. Странная это картина.
Адам подходит к письменному столу и достает из ящика для бумаг маленький синий флакончик.
— Что я тебе говорила? Яд.
— С какой легкостью люди в фильмах находят средства для самоубийства…
Адам ставит флакончик, достает лист бумаги, пишет.
— Последнее послание ей. Дает ей время прийти и спасти его. Вот увидишь.
«AVE IMPERA TRIXIMMORTALIS, MORITURUS ТЕ SALUTANT».[2]
Изящно написано.
Адам складывает лист, кладет в конверт, надписывает адрес.
Потом в неуверенности медлит.
Появляется видение.
Дверь комнаты Адама. Переодетая к ужину миссис Дауэр подходит к двери и стучит; стучит раз за разом и в испуге зовет мужа. Профессор Дауэр дергает дверь, потом трясет. Появляются Парсонс и Джейн. Спустя некоторое время дверь подается. Пока мистер Дауэр сражается с ней, волнение миссис Дауэр усиливается. Джейн тщетно пытается ее успокоить. Наконец все врываются в комнату. Сцена неописуемой вульгарности со слезами, истерикой, телефоном, полицией.
Крупный план: Адам выражает отвращение.
Другое видение.
Деревушка туземцев в Африке на кромке джунглей; из одной низкой тростниковой хижины выползает человек, голый и смертельно больной, позади него причитают жены. Ползет в джунгли, чтобы умереть в одиночестве.
— Господи, Гледис. Наставление.
Еще одно видение.
Рим времен Петрония.[3] Молодой патриций полулежит среди своих гостей. Продюсеры не пожалели усилий, чтобы создать атмосферу изысканной роскоши. Мраморные стены зала ярко освещены кострами сжигаемых христиан. Справа и слева мальчики-рабы несут жареных павлинов. В центре зала девушка-рабыня танцует перед кугуаром. Несколько гостей выходят в вомиториум. За павлинами следуют нерожденные поросята, тушенные в меду и начиненные трюфелями и соловьиными языками. Кугуар, охваченный внезапной страстью, бросается на девушку, валит на пол и придавливает лапой. Из-под когтей выступают капли крови. Она лежит на мраморе, глаза ее устремлены на хозяина в жуткой мольбе, но он играет с одним из рабов-мальчиков и не замечает ее. Еще несколько гостей выходят в вомиториум. Кугуар пожирает девушку. Наконец, когда пиршество в разгаре, вносят чашу из зеленого мрамора. Туда наливают исходящую паром ароматизированную воду. Хозяин опускает в нее руку, и негритянка, сидевшая на протяжении всего пира у его ложа на корточках, словно ангел смерти, выхватывает из набедренной повязки нож и глубоко вонзает ему в запястье. Вода в зеленом мраморе становится красной. Гости поднимаются и уходят; хозяин со сдержанной любезностью, хотя и не вставая с ложа, прощается с ними. Мальчики-рабы теснятся в углах, соприкасаясь голыми плечами. Движимая диким желанием, негритянка внезапно начинает целовать и кусать мертвеющую руку. Он вялым жестом прогоняет ее. Костры мучеников догорают, в конце концов в огромном зале остается лишь слабое мерцание. Запах стряпни выходит на террасу и исчезает в ночном воздухе. Кугуара можно обнаружить только по звуку — он вылизывает в темноте лапы.