Все тянулись к тому месту, где началось лыжное состязание. Это был высокий крутой скат, переходивший посередине в снеговую площадку, которая отчетливо обрывалась, образуя прямоугольный уступ. Лыжник, скользнув по крутизне, пролетел с уступа в лазурный воздух; летел, раскинув руки, и, стоймя опустившись в продолжение ската, скользил дальше. Швед только что побил свой же последний рекорд и далеко внизу, в вихре серебристой пыли круто завернул, выставив согнутую ногу.
Прокатили еще двое в черных свэтерах, прыгнули, упруго стукнули о снег.
— Сейчас пролетит Изабель, — сказал тихий голос у плеча Керна. Керн быстро подумал: «Неужели она еще здесь… Как она может…» — посмотрел на говорившего. Это Монфиори. В котелке, надвинутом на оттопыренные уши, в черном пальтишке с полосками блеклого бархата на воротнике, он смешно отличался от шерстяной легкой толпы. «Не рассказать ли ему?» — подумал Керн.
С отвращением оттолкнул бурые пахучие крылья: «Не надо думать об этом».
Изабель поднялась на холм. Обернулась, говоря что-то спутнику своему весело, весело, как всегда. Жутко стало Керну от этой веселости. Показалось ему, что над снегами, над стеклянной гостиницей, над игрушечными людьми — мелькнуло что-то — содрогание, отблеск…
— Как вы сегодня поживаете? — спросил Монфиори, потирая мертвые свои ручки.
Одновременно кругом зазвенели голоса:
— Изабель! Летучая Изабель!
Керн вскинул голову. Она стремительно неслась по крутому скату. Мгновение — и он увидел: яркое лицо, блеск на ресницах. С легким свистом она скользнула по трамплину, взлетела, повисла в воздухе — распятая. А затем…
Никто, конечно, не мог ожидать этого. Изабель на полном лету судорожно скорчилась и камнем упала, покатилась, колеся лыжами в снежных всплесках.
Сразу скрыли ее из виду спины шарахнувшихся к ней людей. Керн, подняв плечи, медленно подошел. Ясно, как будто крупным почерком написанное, встало перед ним: месть, удар крыла.
Швед и длинный господин в роговых очках наклонялись над Изабель. Господин в очках профессиональными движениями ощупывал неподвижное тело. Бормотал:
— Не понимаю… Грудная клетка проломана…
Приподнял ей голову. Мелькнуло мертвое, словно оголенное лицо.
Керн повернулся, хрустнув каблуком, и крепко зашагал по направлению к гостинице. Рядом с ним семенил Монфиори, забегал вперед, заглядывал ему в глаза.
— Я сейчас иду к себе наверх, — сказал Керн, стараясь проглотить, сдержать рыдающий смех. — Наверх… Если вы хотите пойти со мной…
Смех подступил к горлу, заклокотал. Керн, как слепой, поднимался по лестнице. Монфиори поддерживал его робко и торопливо.
Месть
Остенде, каменная пристань, серый штранд, далекий ряд гостиниц медленно поворачивались, уплывали в бирюзовую муть осеннего дня.
Профессор закутал ноги в клетчатый плед и со скрипом откинулся в парусиновый уют складного кресла. На чистой охряной палубе было людно, но тихо. Сдержанно ухали котлы.
Молоденькая англичанка в шерстяных чулках бровью указала на профессора.
— Похож на Шелдона, не правда ли? — обратилась она к брату, стоящему подле.
Шелдон был комический актер, — лысый великан с круглым рыхлым лицом.
— Он очень доволен морем… — тихо добавила англичанка. После чего она, к сожаленью, выпадает из моего рассказа.
Брат ее, мешковатый рыжий студент, возвращающийся в свой университет — кончались летние каникулы, — вынул изо рта трубку и сказал:
— Это наш биолог. Великолепный старик. Нужно мне поздороваться с ним.
Он подошел к профессору. Тот поднял тяжелые веки. Узнал одного из худших и прилежнейших своих учеников.
— Переход будет превосходен, — сказал студент, легко пожав большую холодную руку, поданную ему.
— Я надеюсь, — отвечал профессор, пальцами поглаживая серую свою щеку. И повторил внушительно: — Да, я надеюсь.
Студент скользнул глазами по двум чемоданам, стоящим рядом со складным креслом. Один был старый, степенный: как пятна птичьего помета на памятниках, белели на нем следы давнишних наклеек. Другой — совсем новый, оранжевый, с горящими замками, почему-то привлек внимание студента.