Хорош ли такой порядок, я не знаю, но думаю, что он иногда политически необходим, он иногда политически неизбежен, как трахеотомия, когда больной задыхается и ему необходимо вставить в горло трубочку для дыхания.
Он неизбежен при молодом народном представительстве, когда трения поглощают всю работу. Он, конечно, с поступательным ходом политической культуры исчезает, исчезнет и у нас. Применяться он должен крайне редко. и к нему надо относиться с крайней бережностью и осмотрительностью.
Во всяком случае, с негодованием отвергая попрек в желании принизить наши законодательные учреждения, я перехожу к последнему вопросу, который, как я уже сказал, не подлежит разрешению законодательных учреждений, вопросу о том, какие же в данном деле возникли чрезвычайные обстоятельства, требовавшие исключительных мероприятий и вызвавшие издание временного закона. Я повторяю, что говорю об этом для того, чтобы установить внешнюю связь между событиями, промелькнувшими перед вашими глазами. Я буду откровенен и прошу вас, господа, не принять в дурную сторону эту мою дань уважения к Государственному совету. Я вас прошу еще об одном: откажитесь, по крайней мере, пока не выслушали моих объяснений, от предвзятого мнения, что, повергая эту меру перед Верховной властью, правительство желало свою волю, свое мнение поставить выше воли и мнения законодательных учреждений и в частности Государственного совета. Если бы это было так, то правительство остановилось бы на своей редакции, первоначальной редакции закона. Но правительство предпочло ту редакцию, в которой этот закон впервые поступил па ваше рассмотрение. Хотя правительство и считало, что в этом законе существуют подробности, которые должны быть исправлены, но рассчитывало исправить их путем поправок во время обычного прохождения дела через законодательные учреждения. Допустите, господа, также возможность того, что правительство одушевлено, одухотворено такими мыслями, такими началами, которые, одобренные Государем, стали единственным двигателем того труда, который оно несет. Это начало настойчивого, неторопливого преобразования не в направлении радикального, но постепенного прогресса и закономерности, а над этим, сверх этого, твердая, сильная русская политическая струя. Вот двигатель. Разбейте его — остановится работа. Мы работали, не могу сказать — в обстоятельствах благоприятных. Вспомните, с какими трениями, каким колеблющимся большинством проходил закон 9 ноября 1906 г. Вспомните судьбу целого ряда законопроектов, вспомните отношение совершенно искреннее, но отрицательное отношение к ним Государственного совета. Казалось, в таких условиях преобразовательные начинания правительства не могли иметь успеха. Но мы продолжали работать, веря в конечный плодотворный перемол наших трудов; мы понимали, что законы, которые поступают сюда из Государственной думы, требуют иногда коренной переработки, требуют крупного исправления, но мы надеялись, мы искали равнодействующую...
Работа шла, пока в коренном, основном вопросе русской жизни не был, наконец, сломлен двигатель, двигатель правительственной работы. Я говорю об основном русском начале нашей внутренней политики. Я знаю, господа, что вы думаете об этом иначе, что вы в ином видите осуществление русских идеалов. Но именно разногласие с правительственной внутренней национальной политикой, которая получает одобрение и указание не в собственном, не в своем вдохновении, составляет событие не каждодневное, тем более что эта политика не узконационалистическая, не партийная, основанная на общем чувстве людей самых разнообразных политических убеждений, но однородно понимающих прошлое и будущее России. Вы сказали свое мнение, должны были его сказать откровенно, но признание правоты вашей точки зрения в вопросе о западном земстве, о национальных куриях означало не только отклонение очередного законопроекта, а знаменовало крушение целого мира понятий.
Я не знаю, ясно ли я выражаю свою мысль. Я не хочу говорить о существе отвергнутого законопроекта. Я не говорю о существе нашего разномыслия, я говорю только о последствиях вашего вотума. Я всегда откровенно заявлял, что считаю польскую культуру ценным вкладом в общую сокровищницу совершенствований человечества. Но я знаю, что эта культура на Западе веками вела борьбу с другой культурой, более мне близкой, более мне дорогой — с культурой русской. Я знаю, что конец мечты о западном земстве — это печальный звон об отказе С.-Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России русской. Я знаю, что весть об этом оглушила многих и многих, всех тех, в ком вселилась уверенность, что это дело пройдет после того, как оно собрало большинство в Государственной думе и в Комиссии Государственного совета, после того, как мысль о нем взята под Высокую защиту.
Я знаю больше, господа, я знаю, что ваша возобладавшая мысль и мнение правительства в этом вопросе — это два мира, два различных понимания государства и государственности. Для обширного края это может быть поворот в его исторической судьбе, для России — это, быть может, предрешение ее национального будущего. Закон — показатель, закон — носитель, быть может, ложных с вашей точки зрения, ошибочных русских надежд и русских преданий — был похоронен навсегда, и здесь, в Государственном совете, на него надвинута была тяжелая могильная плита.
Мысль правительства, идеалы правительства были надломлены. Больше бороться было незачем. Рассчитывать на инициативу Государственной думы — иллюзия! Ведь в ваших глазах это были бы слова, пустое заклинание, которому не воскресить мертвого законопроекта. Ведь надо не уважать Государственный совет, чтобы думать, что он без особо высоких побуждений через каждые два-три месяца будет менять свое мнение, свое решение. Таким образом, силою вещей постепенно, незаметно Россия была подведена к поворотному пункту в ее внутренней национальной политике. Обыденное это явление или обстоятельство чрезвычайное — каждый, конечно, решит по своему внутреннему убеждению. Но разрешить этот вопрос для России призваны, господа, не вы и не мы! Колебаниям был положен конец, и закон был проведен в порядке статьи 87. Обнародованный в этом порядке закон был опубликован Правительствующим сенатом, который один по статье 2 своего Учреждения мог признать его издание нарушающим наши Основные законы.
Мне весьма больно, если действия правительства признаются Государственным советом для себя оскорбительными, но в сознании своей ответственности, тяжелой ответственности, правительство должно было перешагнуть и через это. То же чувство ответственности побуждает меня заявить вам, господа, что толкование статьи 87, приведенное в запросе Государственного совета, правительство почитает неправильным и неприемлемым. Наличность же чрезвычайных обстоятельств в этом деле, которую правительство не ставит на суд законодательных учреждений и о которой оно говорило лишь в ответ на заданный вопрос, правительство видит в опасности создания безвыходного для России положения в деле проведения жизненных, необходимых для России законов с одновременным поворотом нашей внутренней политики далеко в сторону от русского национального пути.
ПОСЛЕДНЯЯ ПУБЛИЧНАЯ РЕЧЬ П. А. СТОЛЫПИНА, ПРОИЗНЕСЕННАЯ 27 АПРЕЛЯ 1911 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАПРОС ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Господа члены Государственной думы!
Время, протекшее со времени внесения в Государственную думу запроса о незакономерном применении правительством статьи 87 Основных законов, закрепило ходячее мнение о причинах, руководивших действиями правительства в этом деле, и придало им в глазах многих характер совершенной бесспорности. Моя задача — противопоставить этим суждениям совершенно откровенное изложение всего хода взволновавшего вас дела и, насколько возможно, полное и точное разъяснение побудительных причин, вынудивших правительство прибегнуть в данном случае к неожиданной и чрезвычайной мере.
Понятно, что речь моя, какой бы летописный характер она ни носила, все же ввиду сложившегося в различных политических кругах понимания правительственной политики будет восприниматься с некоторой неприязнью моими слушателями. Это первое и большое затруднение, с которым мне придется считаться в моих объяснениях. Но оно не единственное. Другое неблагоприятное для меня обстоятельство то, что мне приходится отвечать Государственной думе после того, как мною уже даны разъяснения по тому же предмету Государственному совету * как стороне, наиболее заинтересованной в этом деле. А так как доводы правительства уже значительно исчерпаны, то мне не избежать некоторых повторений, хотя повторить я постараюсь лишь то, что, может быть, повторять и небесполезно. Повторения эти будут касаться, главным образом, формальной стороны дела, несмотря на то что я огораживаться формальным правом не намерен. Но обойти эту сторону вопроса я не могу, так как мне в дальнейшем изложении придется опираться как на установленный факт на то, что в данном случае при других необходимых условиях не было со стороны правительства ни нарушения, ни обхода закона. Это необходимо мне и для более ясного освещения статьи 87, значение которой определяет права Короны и не может быть умалено без создания нежелательного прецедента.