Церковь — иначе то, что вы называете общиною верных — знает это. Понятие о страдании и понятие о грехе нераздельны перед Божественным правосудием. Ни тело, обреченное болезни, ни тело, подчиненное закону греха, не могло быть дано Создателем разумной твари. Такое тело могло быть только произведением и, так ска-
281
зать, творением развращенной воли, свободы, возмутившейся против Бога. Таково понятие о первородном грехе. Но каким образом первородный грех мог сделаться наследственным; а равно, как могло сделаться наследственным же страдание, ему сопутствующее и карающее его? Вот в чем вопрос.
Каждое поколение передает поколению последующему тело, расположенное к греху; каждый человек, при рождении, получает это наследие несчастия. Но, между сынами Адама, есть одно исключение — единственное: это Христос, наш Спаситель. Дано ли Ему исключение, как привилегия, или как милость? Нет! Оно было простою необходимостью. Его духовное естество, человеческое, но совершенное, как само Божество, было несовместно с грехом; оно не было (ибо не могло быть) соединено с таким телом, для которого законом был бы грех. Страдать со своими братьями, за братьев, — таков смысл земной жизни нашего Спасителя. Пострадать чрез братьев — таков был ее кровавый венец; но это было страдание добровольное. Спаситель наш принял его на себя, как принял на себя ответственность за наши грехи. Иначе с нами. Духовное существо человека, как и существо всякого другого духа, исключая Спасителя, носит в себе начало греха, скрытую порчу, вследствие которой оно становится совместимым с телом, подверженным греху. В силу этой совместимости, этой порочности, скрытой в несовершенстве нашей воли, мы наследуем тело, подчиненное закону греха. В силу этого соединения, которым заявляется прочность, скрытая в нашей воле, мы наследуем тело, подверженное страданию. Первоначальный грех стал грехом первородным, потому что духовная жизнь, от самого своею начала, есть уже акт; *) положим, мы его в ней
*) В одном месте и Бунзен приходит к этой мысли, хотя не видит ее последствий; он говорить: es liegt dem Leiden der Zeitlichkeit ein persönliches Wollen der Seele zu Grunde, Genes. 2 ad 5 Seite 10. Пр. пер.
282
не усматриваем; но он открыт очам Иеговы. Итак, первородный грех есть более чем возможность греха, существующая скрытно во всяком духовном естестве, за исключением Господа нашего Иисуса; он есть возможность проявившаяся, другими словами: есть действительный грех, подвергающий нас тяжести Божественного гнева. Таким-то образом, правосудие Божие является решительно правым в наших страданиях и в нашем осуждении; а милосердие Божие — бесконечно милосердым в нашем спасении и в даруемом нам праве искупать себя соединением с человеком совершенным, Иисусом, нашим Спасителем.
Вот чему поучает Христианство со времени Св. Павла. Вы могли отвергнуть его учение; но, по крайней мере, должны были сознать, в какое затруднение вы впадали, отвергая его, а не увертываться от него кружением в области мистической риторики, столь же противной нравственному чувству как и логике. Такого рода пятнами не следовало бы помрачать блеска столь прекрасного труда; не следовало бы делать из перевода Библии неприятное и нездоровое чтение. Простите мне суровость критики, подсказываемой мне совестью. Повторяю: вы боитесь быть в согласии с Церковью; вам кажется, что послушание ее голосу было бы рабством.
Не бойтесь! Для разума человеческого одно рабство— в заблуждении, и наоборот — только в подчинении премудрости Церкви, или точнее: в согласии с нею этот разум обретает истинную свободу.
Перехожу теперь к замечаниям менее важным, но которые однако не лишены значения.
Вы говорите, и очень справедливо, что Еврейский язык не может быть признаваем за язык Авраамовых предков: это несомненно. Наречия Палестины не могли не иметь влияния на наречие, которое принес этот патриарх в свое новое отечество, предназначенное в наследие его племени. История Лавана, по-видимому, доказываем действительность этого факта, вероятно по себе; но здесь представляется другой вопрос. Какой был пер-
283
воначальвый язык Еврейского рода? К какой группе народов принадлежал этот род? Вы решаете вопрос, кажется, в пользу племени, которое мы привыкли называть Семитическими. По-видимому, язык Иоктанидов (Ioctanides) действительно дает повод думать, что род Авраамов должен быть причислен к Семитам; но это обстоятельство далеко еще не решает вопроса. Как и Евреи, Иоктаниды могли подпасть влиянию соседних народов или они могли отделиться от северного общества, прежде чем последовало умственное движете, которым произведено различие между языками с формою Семитическою и языками с формою иранскою; во вся- ком случае, доказательство не имеет решительной силы. Место, откуда вышел род Евреев, оставляет равным образом вопрос спорным; ибо это место лежит в цепи гор, идущих от Запада к Востоку, между Арменией и Севером Мидии, между Араратом и Демавендом, в цепи, которую, по моему мнению, можно бы назвать Эльбрускою (имя Эльбрус, происхождения вероятно Зендского довольно обыкновенно в северной цепи, связывающей Кавказ с высотами Мидо-Армянскими). Но эта страна принадлежит иранцам, по крайней мере столько же, сколько и Семитам. Характер Моисеевой религии гораздо более говорит в пользу происхождения иранского чем в пользу происхождения Семитического. Осмеливаюсь даже сказать, что, на мой взгляд, этот характер имеет, для настоящего вопроса, почти решающее значение.
Действительно, Зендизм в своей древнейшей форме, как и Браманизм, явно содержит в себе понятие о творении, исходящем от существа духовного и свободного, чего, однако никто не осмелился утверждать о религиях Сиро-Финикийских. Ассирия и Вавилон, как страны смешанных влияний, не имеют никакого значения для нашего вопроса, именно по причине их смешанного характера, и далеко не представляют сходства столь разительного.
Предания о потопе принадлежат всеконечно Ирану; может быть, тоже следовало бы сказать и о Мессианских
284
обетованиях (хотя этот факт не столь ясен). Существование всех этих преданий в религиях Сиро-Финикийских крайне сомнительно; правда, оно несомненно относительно Вавилона и Ниневии, но может быть отнесено в этих странах к влиянию иранской породы.
Наконец, два главные имени Еврейского предания, Ной и Адам, мне кажется, принадлежат скорее к корням иранским, чем к корням Семитическим. Относительно первого и то и другое предположение может быть одинаково правдоподобно; что же касается до второго, то имя Адама, давать ли ему значение красного или значение глины, в обоих случаях остается, по моему мнению, разумно необъяснимым и никак не вяжется с общим характером предания, носящего на себе резкий отпечаток духовности. Но, кроме того, я нахожу его лишенным всякой соответственности с именем Евы. Красная земля с одной стороны, с другой — жизнь, мне кажется, составили бы чету, неудачно подобранную. Совсем иное выходит из этих двух слов, если только связать их с кристаллизовавшимся иранским преданием. Тому назад более двадцати лет, филологические изыскания привели меня к убеждению, что имя Адам было одною из форм местоимения первого лица в наречиях Ирана. Позднее, клинообразные надписи подтвердили мою догадку. Имя Евы, Хева или Хва (Hevah, Hva) с другой стороны, есть, кажется, ничто иное как Тва (Thva), первоначальное местоимение второго лица, потерявшее свою начальную согласную и с придыханием перешедшее в горловой звук более решительный. Эти два имени, соединенные вместе, дают преданию форму в высшей степени философскую и кроме того, как кажется, совершенно совпадают с самым рассказом, разоблачая его смысл. Адам называет по имени все предметы природы, но они ему не отвечают; они ему не подобны; тогда Бог вызывает к жизни существо, которое есть я, как сам Адам, и которому Адам может поэтому сказать ты. Таково мое замечание об именах прародителей челове-