На площади Контрактов (киевская ярмарка) — деревянный кукиш каланчи, уездный гостиный двор, луковки подворий. Презрение к Подолу чрезвычайно распространено в буржуазном городе:
«Она кричит, как на Подоле», «У нее шляпка с Подола», «Что вы от него хотите: он торгует на Подоле».
Плоскими улицами Подола я вышел на Днепр к старику Розинеру, несчастному лесопильному компаньону. Мудрый семьянин и старейшина лесного дела сидел на теплой шершавой доске, у ног его лежали нежные, как гагачий пух, опилки. Он понюхал щепотку древесной пыли и сказал:
— Эта балка — больная, чахоточная. Разве так пахнет здоровое дерево?
И, взглянув на меня желтыми овечьими глазами, заплакал, как плачет дерево — смолой.
— Вы не знаете, что такое частный капитал! Частный капитал — это мученик! — Старик развел руками, изображая беспомощность и казнь частного капитала.
Мученики частного капитала чтут память знаменитого подрядчика Гинзбурга, баснословного домовладельца, который умер нищим (киевляне любят сильные выражения) в советской больнице... Но можно еще жить, покуда есть крепкое изюмное вино, любой день превращающее в Пасху, густые прозрачные наливки, чей вкус — само удивление, и солоноватое вишневое варенье.
На этот раз я не застал в Киеве никаких слухов и никаких крылатых вымыслов, за исключением твердой уверенности, что в Ленинграде идет снег.
Одно в Киеве очень страшно: это — страх людей перед увольнением, перед безработицей.
— У меня была в жизни цель. Много ли человеку нужно?
Маленькую службочку!
«Службочка» произносится с дрожью в голосе, со слезами влюбленности и страхом.
Потерять работу можно по сокращению (режим экономии) и по украинизации (за незнание государственного языка), но получить ее невозможно. Сокращенный или сокращенная даже не сопротивляются, а просто обмирают, как жук, перевернутый на спинку, или шпареная муха. Заболевших раком не убивают. Но их сторонятся.
Вместо серной кислоты, обиженные киевские жены мстят мужьям, добиваясь их увольнения. Я слышал такие рассказы в зловеще-романтическом киевском стиле.
Прислушайтесь к говору киевской толпы: какие неожиданности, какие странные обороты. Южно-русское наречие цветет, и нельзя отказать ему в выразительности.
— Не езди коляску в тени, езди ее по солнцу!
А сколько милых выражений, произносимых нараспев, повторяемых на каждом шагу как формулы жизнелюбия: «Она цветет, как роза», «Он здоров, как бык» — и на все лады спрягаемый глагол «поправляться».
Да, велико жизнелюбие киевлян. У входа в пышные приднепровские сады стоят палатки с медицинскими весами. Тут же «докторский электрический автомат», помогающий от всех болезней. Очередь — на весы. Очередь — к автомату.
На Прорезной я видел богомолок. Сотня босых баб шла гуськом, держа в руках мужские сапоги, а впереди — монашек-чичероне. Бабы шли, не озираясь, слепые ко всему окружению, не любопытные и враждебные, как по турецкому городу.
Странное и горькое впечатление от нынешнего Киева в целом. Необычайно по-прежнему жизнелюбие маленьких людей и глубока их беспомощность. У города большая и живучая коллективная душа. Глубоким и тройным дыханием дышит украино-еврейско-русский город.
Немногое напоминает о годах эпической борьбы. Еще торчит на Крещатике остов семиэтажной громады, зияющей сквозными пролетами, как Колизей, а напротив другая руина, с золотыми банковскими вывесками.
Днепр входит в берега. Пространство — как загрунтованный пол. Пространство врывается в город отовсюду, и широкая просека Бибиковского бульвара по-прежнему открыта — на этот раз не вражеским полчищам, а теплым майским ветрам.
Кисловодск весной
Разные бывают солнца, но такого, как в Кисловодске, нет, кажется, больше нигде. При высшей своей жгучести оно не палит, не жжет, а глубоко, насквозь пронизывает тело радостью... То же и кисловодский воздух. Разные бывают воздухи — степной, морской, горный, но кисловодский — особенный: мало того, что он насыщен всякими там кислородами и озонами; мало того, что сам он отличается необычайной легкостью, необычайной способностью проникать в легкие, — он и тела делает легкими... Восьмипудовая какая-нибудь туша чувствует себя в Кисловодске пятипудовой, а пятипудовые гражданки носятся по горам, как перышки...
Тот самый гражданин, который здесь, в Москве, хирел от жиру, разгуливает по кисловодскому парку с улыбающейся физиономией. Сам воздух там поддерживает его под мышки. Ноги сами ходят, точно к щиколоткам привязаны крылышки, как у крылатого греческого бога Гермеса.