– Что вы,
– [Посмо‹трите›] Куда это ехать, посмотрите-ка: вон дождь [хочет быть] сбирается, пасмурно на дворе…
– Солнце печет, а вы говорите «пасмурно»:
– Да вот поди‹те›-ка объясните это моему Захару: так он сейчас бабу предложит да из дому погонит на целый день.
[Ил‹ья› Ил‹ьич›] Обломов задумался, а Алексеев барабанил пальцами по столу, у которого сидел, рассеянно перебегая
– Ну так что же, едете вы в Екатерингоф? Вы что не одеваетесь? – спросил он минут через десять.
– Куда?
– А в Екатерингоф.
– Дался вам этот Екатерингоф, право! – с досадой
33
– Так едете?
– Повремените.
– Скорей, а то меня там забранят, что опоздал.
Опять оба замолчали.
– Право, поедемте.
– Не хочется что-то, Иван… Михайлыч.
– Вот теперь не хочется – вы бы мне с самого начала сказали: я бы и не ждал понапрасну,
– Да вы-то чего там не видали? – с нетерпением начал Обл‹омов›, – давка,
– Что же вы дома-то делать будете? – спросил несколько оробевший Алексеев.
– Как что, мало у меня забот… Бог с вами… да вот прекрасно! Куда мне ехать… Тарантьев обедать придет:
34
сегодня пятница… я и забыл, мне нельзя ехать. Так останетесь, что ли?
– Уж если оно так [хорошо]… я останусь [хорошо], пожалуй, у вас, – сказал Алексеев.
– И прекрасно. А то дался Екатерингоф, невидаль какая! До того ли мне… ‹л. 10 об.› забот, забот… ах да, я вам,
– Чего? не знаю.
– Вот хорошо, из ума вон, а вы, вы с своим Екатерингофом!
– Что такое? – спросил Алексеев, стараясь сделать испуганное лицо.
– Три
– [Какие?] Это ужасно,
– С квартиры гонят,