Выбрать главу

Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня[28], тогда проспект опять оживает и начинает шевелиться. Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет. Вы встретите очень много молодых людей, большею частию холостых, в теплых сюртуках и шинелях. В это время чувствуется какая-то цель, или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное; шаги всех ускоряются и становятся вообще очень неровны. Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари очень долго прохаживаются; но старые коллежские регистраторы, титулярные и надворные советники большею частию сидят дома, или потому, что это народ женатый, или потому, что им очень хорошо готовят кушанье живущие у них в домах кухарки-немки. Здесь вы встретите почтенных стариков, которые с такою важностью и с таким удивительным благородством прогуливались в два часа по Невскому проспекту. Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем, чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так нравятся многим гуляющим, а более всего сидельцам[29], артельщикам, купцам, всегда в немецких сюртуках гуляющим целою толпою и обыкновенно под руку.

— Стой! — закричал в это время поручик[30] Пирогов, дернув шедшего с ним молодого человека во фраке и плаще. — Видел?

— Видел, чудная, совершенно Перуджинова Бианка.[31]

— Да ты о ком говоришь?

— Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! Боже, какие глаза! Все положение, и контура, и оклад лица — чудеса!

— Я говорю тебе о блондинке, что прошла за ней в ту сторону. Что ж ты не идешь за брюнеткою, когда она так тебе понравилась?

— О, как можно! — воскликнул, закрасневшись, молодой человек во фраке. — Как будто она из тех, которые ходят ввечеру по Невскому проспекту; это должна быть очень знатная дама, — продолжал он, вздохнувши, — один плащ на ней стоит рублей восемьдесят!

— Простак! — закричал Пирогов, насильно толкнувши его в ту сторону, где развевался яркий плащ ее. — Ступай, простофиля, прозеваешь! а я пойду за блондинкою.

Оба приятеля разошлись.

«Знаем мы вас всех», — думал про себя с самодовольною и самонадеянною улыбкою Пирогов, уверенный, что нет красоты, могшей бы ему противиться.

Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него. Сердце его билось, и он невольно ускорял шаг свой. Он не смел и думать о том, чтобы получить какое-нибудь право на внимание улетавшей вдали красавицы, тем более допустить такую черную мысль, о какой намекал ему поручик Пирогов; но ему хотелось только видеть дом, заметить, где имеет жилище это прелестное существо, которое, казалось, слетело с неба прямо на Невский проспект и, верно, улетит неизвестно куда. Он летел так скоро, что сталкивал беспрестанно с тротуара солидных господ с седыми бакенбардами.

Этот молодой человек принадлежал к тому классу, который составляет у нас довольно странное Явление и столько же принадлежит к гражданам Петербурга, сколько лицо, являющееся нам в сновидении, принадлежит к существенному миру. Это исключительное сословие очень необыкновенно в том городе, где всё или чиновники, или купцы, или мастеровые немцы. Это был художник. Не правда ли, странное явление? Художник петербургский! художник в земле снегов, художник в стране финнов, где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно. Эти художники вовсе не похожи на художников итальянских, гордых, горячих, как Италия и ее небо; напротив того, это большею частию добрый, кроткий народ, застенчивый, беспечный, любящий тихо свое искусство, пьющий чай с двумя приятелями своими в маленькой комнате, скромно толкующий о любимом предмете и вовсе небрегущий об излишнем. Он вечно зазовет к себе какую-нибудь нищую старуху и заставит ее просидеть битых часов шесть, с тем, чтобы перевести на полотно ее жалкую, бесчувственную мину. Он рисует перспективу своей комнаты, в которой является всякий художественный вздор: гипсовые руки и ноги, сделавшиеся кофейными от времени и пыли, изломанные живописные станки, опрокинутая палитра, приятель, играющий на гитаре, стены, запачканные красками, с растворенным окном, сквозь которое мелькает бледная Нева и бедные рыбаки в красных рубашках. У них всегда почти на всем серенький мутный колорит — неизгладимая печать севера. При всем том они с истинным наслаждением трудятся над своею работою.

вернуться

28

…из… окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня… — Эстамп (фр. estampe) — оттиск гравюры с печатной формы, выполненной самим художником или мастером-гравером.

вернуться

29

Сиделец — лавочник, продавец, находящийся на жалованье у купца.

вернуться

30

Поручик — младший офицерский чин в русской армии с XVIII в., выше подпоручика и ниже штабс-капитана.

вернуться

31

…совершенно Перуджинова Бианка. — Речь идет о фреске итальянского художника Перуджино (наст, фамилия Ваннуччи) Пьетро (между 1443 и 1432–1323) «Поклонение волхвов» с образом Мадонны в центре, находящейся в часовне Санта-Мария-деи-Бьянки в Пьеве. Как указала Н. М. Молева, появление на страницах гоголевской повести “Перуджиновой Бианки” объясняется, вероятно, тем, что копии с фресок Перуджино были привезены в Петербург из пансионерской поездки художником А. Е. Егоровым, одним из профессоров Академии художеств, под руководством которого Гоголь учился живописи в академических классах (Молева Н. Загадка «Невского проспекта»//Знание— сила. М., 1976. № 4. С. 43). См. также коммент. к с. 91 — Кисть его хладела…

В известных «Записках А. О. Смирновой», изданных ее дочерью, О. Н. Смирновой, сообщается, что «Мадонна» Перуджино находилась в семействе Смирновых. Согласно этим «Запискам…», однажды А. О. Смирнова советовала Пушкину «сочинить поэму на Рождество и на волхвов»: «Он покачал головой. “Евангелие от Луки, которое читается 25 марта, — лучшая из поэм, никогда мне не написать ничего, что бы хоть сколько-нибудь к этому приближалось”. Минуту спустя он продолжал: “Ваша “Мадонна” Перуджино меня чарует: она мне представляется таким типом рабы Господней, той, которая произнесла Magnificat <величание>. Брюллов говорил мне, что Младенец написан Рафаэлевской манерой”. Он пошел взглянуть на Мадонну…» (Смирнова-Россет А. О. Записки/Сост. О. Смирнова. М., 2003. С. 316).

Далее в «Записках…» сообщается, каким образом картина была приобретена во Флоренции мужем Смирновой Николаем Михайловичем: «Муж обещал Гоголю дать ему письмо… к Аффендульево, великому знатоку картин и оригиналу, каких мало. Пушкин от души хохотал, слушая рассказы Николая об одиссее этого Аффендульево, корфиота, ученого, великого чудака, близкого друга последнего венецианского дожа Манина, Аффендульево, который ненавидел Наполеона за то, что тот уничтожил Всепресветлейшую Венецианскую республику. Манин сделал Аффендульево вице-королем Кипра, а впоследствии королем Кандии. Пушкин сказал: «Так это один из королей, которых Кандид встретил в Венеции!» На Венском конгрессе было решено, что Австрия и Россия должны производить пенсию этому низверженно-му королю, так как у него отобрали все его собственное состояние, ему и производят австро-русскую пенсию, на которую он и живет во Флоренции. Одно время он жил в Испании. Это страстный охотник до составления коллекций и большой знаток, он отказывает себе во всем, чтобы покупать эстампы, камеи, всякие objets dart <предметы искусства; фр.>, он разыскивает их на чердаках различных палаццо; он-то и нашел в Перуджии прекрасную «Мадонну», которую купил Николай; это произведение Перуджино никогда не выходило из палаццо одного свойства, которое наконец впало в бедность, и Николай купил картину очень дешево, за 35 000 франков, что для картины Перуджино, самой лучшей той эпохи, за подлинной подписью художника, даже и без старинной рамы — сущие пустяки. Орлов познакомил мужа с Аффендульево, который почти всякий день обедал у Орлова, с тех пор как тот узнал, что экс-король питается одними оливками» (Там же. С. 379–380).