Мишаков побежал к Ингуру.
— Дядя Ингур! Волчок сдыхает! Помоги, если можно!
Ингур неторопливо оделся и вышел во двор.
— Что такое? Почему так плохо? Кость подавился! Это ты, Мишаков, дал ему эти кости? Нельзя. Зверя должен только крупный кости грызть. Ясно?
— Ясно, ясно! Но что же делать? Надо спасти его? Дядя Ингур, ну помоги же!
Обессиленный Волчок неподвижно лежал на снегу с закрытыми глазами и тяжело дышал, изредка слабо постанывая.
— Ай-ай-ай, Волчок! Нельзя таким жадным быть. Мелкий кости осторожно кушай, глупая зверя! А лучше совсем не кушай. Ясно?
Волчок открыл глаза, еще раз жалобно застонал — ясно, мол, — и снова закрыл, теряя последние силы.
Ингур сел рядом. Прямо на залежавшийся утоптанный снег. Он приподнял тяжелую голову волка и положил себе на колени. Волчок попытался лизнуть руку старика, но у него не хватило сил, и голова его снова упала на колени Ингуру. Старик голыми руками раскрыл клыкастую пасть и посмотрел внутрь.
— Шибко жадный ты, Волчок, был. Не годится! Или тебе на застава еды мало? Больше не делай такая беда, ясно?
Без колебаний Ингур сунул руку в волчью пасть и с полминуты там что-то щупал. А волк даже не пытался сопротивляться. Только едва заметно дергался и тяжело дышал. Ингур еще раз резко шевельнул рукой и осторожно вынул ее, мокрую и окровавленную. Он разжал кулак и посмотрел на ладонь, на которой лежала кость с острым концом.
— Ничего, Волчок. Теперя ничего. Полежи так до вечера.
Ингур встал, бросил злополучную кость к остальным в миску и подфутболил ее, что было сил, в сторону столовой.
— Теперя я сам проверяй, чем будешь зверя кормить. Ясно?
— Уж куда яснее, — виновато сказал Мишаков.
А старый тунгус, отерев снегом кровь на своей жилистой руке, взял на руки обессилевшего волка и, кряхтя, отнес в будку. Потом еще раз отер снегом руки и побрел в свою коморку продолжать ожидавшие его обычные повседневные дела.
Волк пролежал в будке до вечера, не подавая признаков жизни. Некоторые даже сомневались, жив ли? Только после захода солнца он высунул морду, чтобы похватать снега. Уж очень, видать, у него саднило в горле.
А через пару дней Волчок уже снова носился на своей цепи от колышка до колышка, как ни в чем не бывало.
— Чем не собака, — смеялся Прохоров, — и зажило все, как на собаке.
Все радовались выздоровлению всеобщего любимца. Только Мишаков чувствовал себя виноватым перед волком. Не мог простить себе досадной ошибки. Пытаясь хоть как-то загладить свою вину, он таскал Волчку из кухни лакомые кусочки, порой отрывая от собственного меню.
Наступил март. Там, внизу, была уже весна. А здесь, в горах, порой вовсю еще мели метели и трещали морозы. Особенно по ночам. Но дни становились все длиннее, а ночи — короче. Солнышко все выше поднималось над горизонтом, а оттепели случались все чаще и становились все продолжительнее. Однако зима еще прочно удерживала свои позиции.
В один из таких погожих дней, когда особенно пахло весной, Мишаков, отбывая наряд, рубил в кладовой мясо. Положив на плаху свиную тушу, он, что было силы, ухая, наносил удары из-за головы. Но так и не мог отрубить положенную часть ошейка. Топор попадал каждый раз по новому месту и только кромсал тушу, а во все стороны дождем разлетались мелкие осколки костей, замусоривая и без того замусоренное помещение. Устав рубить, он положил топор на плаху.
— Топор надо бы подточить. Вон как шмаляю, а перерубить никак не могу.
— Не топор, а твои мозги надо бы малость подремонтировать, — прокомментировал старослужащий — шеф-повар заставы Карпачев.
— Причем здесь мозги, если топор тупой, а кости такие крепкие. Как каменюки.
— Это не топор, а мозги у тебя тупые, как кобылья задница! Тут думать надо. Вот, смотри. Топор надо брать не за конец топорища, а немного ближе к середине. Маши только кистью. Локоть неподвижен. Тогда удары будут точные и попадать будешь в одно и то же место, а не каждый раз в разное. Вот так! Вот так! Понял? Ну-ка, попробуй ты. Ну, вот. Теперь совсем другое дело. Трудно с непривычки?
— Трудно.
— Ничего, привыкнешь — асом будешь. Демобилизуешься — в мясники пойдешь. Я тебя обучу постепенно. С такой профессией не пропадешь. Понял? То-то.
Мишаков старался рубить, как показывал шеф. Теперь дело пошло, хотя движения руки были очень непривычными. Рука быстро утомлялась и болела нестерпимо. Но преимущество новой технологии было налицо. Когда туша была порубана, Мишаков сложил куски мяса в ведро и понес повару на кухню, где было тепло и пахло такой вкуснятиной!