— Ты рабочее место прибрал за собой?
— Нет. Сейчас приберу.
— Сразу надо это делать, бездельник. Живо! Ты еще воды наносить должен успеть. Ну, какой же ты тупой в службе!
Мишаков вернулся к плахе и стал подметать осколки костей и дерева, мелкие кусочки мяса, окурки и весь остальной мусор. За плахой он неожиданно обнаружил увесистый кусок мяса с костью. Что с ним делать? На кухню нести не хотелось, так как вместо благодарности эта рыжая тварь — шеф-повар Карпачев — только оскорблений наговорит. Куда бы его зашвырнуть подальше? А если ненароком наткнется кто? Такой гандель поднимут, что хоть святых выноси. Кто рубил сегодня мясо? Мишаков. И понесут по кочкам уже и без того заезженного Мишакова. Нет, надо выбросить куда-то подальше. В сортир? Так там же все замерзло, как камень. Тут же обнаружат. Отнесу-ка я его в лес и там под наст закопаю. Пусть находят, когда снег растает.
Сунув мясо под шинель, Мишаков вышел во двор и направился к воротам. Из будки высунул сонную морду Волчок и облизнулся. Учуял, видимо, запах мяса. «Ага, — подумал Мишаков, — суну-ка я его Волчку в будку. Он с ним живо расправится — и следов никаких. Все шито-крыто. А перед Волчком я как-никак виноват. Чуть не сдох из-за меня.»
Подойдя поближе к будке, Мишаков осмотрелся.
— Никого. Ну, слава Богу!
— Волчок!
Волк наполовину вылез из будки и лениво остановился. Мол, какого тебе лешего?
— Волчок, на!
И увесистый кусок мяса полетел к будке. Волк подхватил его на лету и живо юркнул назад, в свое убежище. Подходя к кухне, Мишаков издали слышал, как волк, ворча, расправляется с его гостинцем. «Слава Богу, пронесло», — подумал Мишаков и принялся таскать из речки воду.
Солнце уже начало клониться к горизонту, когда Ингур вынес во двор охапку ножей и, присев на бревнышко, принялся править их бруском: Шш-ик — шш-ик! Шш-ик — шш-ик! Шш-ик — шш-ик!
— Одна готово. Теперя другая, — бурчал он себе под нос.
Волк поднял на него глаза и внимательно следил за движениями старика.
— Чего смотришь? Работа хочешь? Твоя работа здеся, на дворе. Застава сторожи. Чужого не пуская. Волка тоже, как ты.
Волк опять наклонил голову к лапам и принялся что-то аппетитно грызть.
— Что, вкусно? Что ешь? И мне дай, я тоже хочу.
Волк, словно поняв слова старика, подхватил кость и побрел к будке. И тут Ингур заметил, что кость у него в зубах красная — сырая, стало быть. Ингур вскочил, как ошпаренный.
— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай-ай! Кто это сделал? Ай-ай-ай!
Во двор выскочили Прохоров и Диденко.
— Ингур, что с тобой?
— Что случилось, старик? Кто тебя обидел, скажи. Со мной, Прохоровым иметь дело будет!
— Ай-ай-ай-ай-ай! Прохор! Говорил я тебе не браниться — тайга накажет. А ты бранился. Вот и наказала. Наказала нас тайга! Теперь беда! Беда много будет на застава!
— Ингур, да ты толком скажи, что случилось? Как она нас наказала?
— Кто-то зверя испортил! Сырая мяса дал! Видишь — кость грызет? Красная! Сырая, значить! Теперь Волчок — дикая зверя будет! Теперь не ты, не я — тайга ему хозяин! Отомстит теперь тайга, что ее духа человек забрать хотел. Отомстит шибко. Ясно?
— Да кто сказал, что беда случится? Как был наш Волчок, так и будет. Никто от нас его не уведет. И никого из нас он не тронет. С чего бы это? Он вырос среди нас, привык к людям. А тайга ему не дом. Здесь его друзья.
— Нет, Прохор! Теперя все. Убивать придется. А то он убьет кого-то. Теперя Волчок — дикая, не наша больше. Ясно?
— Да погоди ты! Никого он убивать не собирается. Кстати, кто мог ему сырое мясо дать? Карпачев! Где ты, Карпачев?!
Весь разгоряченный, в белом переднике, с поварским колпаком на голове, из-под которого торчали огненно-рыжие кудри, выскочил из кухни шеф-повар.
— Я, товарищ старшина! Что случилось, что вы с Ингуром кричите так?
— Зачем ты дал Волчку сырое мясо?
— Я?! Я не давал, товарищ старшина!
— Да посмотри, он же до сих пор сырую кость мусолит. Видишь?
— Вижу. Это не я. Сейчас Мишакова спросим. Он сегодня в наряде. Он и мясо рубил. Мишаков! Мишаков! Иди сюда! Где ты там?
Выбежал Мишаков. Красный, весь лоб в крупных каплях пота, воротник расстегнут.
— Слушаю, товарищ…
— Это ты угостил волка сырым мясом? — накинулся на него Карпачев.
Мишаков молчал. Но по всему было видно, что именно он.
— Ах ты, сучий потрох! Я из тебя все дерьмо вытряхну, паскудная тварь! Тебя папа с мамой, видать, заласкали в детстве!
Карпачев тряс его «за грудки» все сильнее и сильнее. Он был заметно пьян.