Зимой мы отводили душу на коньках и санках, а летом целыми днями пропадали на Днепре. Всем нам, конечно же, строго-настрого запрещалось ходить на реку без взрослых, но этот запрет систематически нарушался, несмотря на суровые наказания. Уж больно велик был соблазн.
Мальчишки в большинстве своем плескались в Днепре, наслаждаясь летом, солнцем и свободой от занятий. Школьники всех возрастов валялись на горячем песке, стараясь загореть как можно сильнее, плавали на остров Хортицу, где росли обильно плодоносящие шелковицы, дикие груши, кислицы и густые колючие кусты ежевики, усеянные крупными сочными ягодами, от которых чернели губы, языки и пальцы.
Многих увлекали ловля раков, в изобилии водившихся в озерах острова, и добывание длиннохвостых кувшинок. А наиболее терпеливые удили рыбу, особенно на Старом Днепре. Так называется рукав реки, охватывающий остров Хортицу справа по течению. Берега Старого Днепра скалисты, величественны, и течение там было настолько стремительным, что у отрогов скал бурлили многочисленные водовороты и пенились шумные буруны. На серых гранитных утесах там и сям располагались рыбаки, напряженно ожидавшие клева: одни ради развлечения, а другие — дабы обеспечить какую-никакую прибавку к скудному семейному бюджету. Рыбацкая публика была самой что ни на есть, разношерстной. Склонившись над удочками, на прибрежных камнях сидели рабочие и служащие трансформаторного завода, медики, работники торговли и сферы обслуживания, научные сотрудники, преподаватели, милиционеры, военные, пенсионеры и, конечно же, вездесущие мальчишки.
Особо колоритной личностью средь рыбаков был, конечно же, дед Гордей. Это был долговязый старик с крупными чертами лица и жилистыми узловатыми руками. Возраста его никто точно не знал, но, судя по тому, что в эту войну он не воевал по старости лет, ему было далеко за семьдесят. Однако его участие в Первой мировой и гражданской войнах было неоспоримо. Левую сторону лица деда Гордея пересекал глубокий сабельный шрам, проходящий наискось от середины лба через глаз до мочки уха. Место, где когда-то был левый глаз, дед заклеивал круглым куском пластыря, из-под которого время от времени сочилась слеза. Его зубы были целы все до единого, и рыбаки говорили, что несмотря на возраст, улыбка у него хоть и скупая, но молодая. Дед Гордей носил широкополую соломенную шляпу и даже в летний зной был одет во все теплое: стеганые брюки и куртку. «Кровь уже не греет», — отшучивался дед от насмешек по поводу такого одеяния. Огромные рабочие ботинки, тяжеленные, прочные и никогда не зашнурованные, свободно болтались на его босых ногах.
Дед был профессиональным рыбаком и промышлял исключительно коропа, то есть был «коропятником», как говорят в тех местах.
Курил дед Гордей одну цигарку за другой с короткими перерывами. Его жена, баба Маша, приходя забирать наловленную рыбу, приносила по несколько пачек «Примы», «Памира», «Севера» или «Спорта», а также скромную еду: краюху самопёклого хлеба, бутылку молока, кусок сала, несколько луковиц, огурцов, помидор, немного соли в спичечном коробке и иногда пару вареных яиц.
Баба Маша, женщина крупная и осанистая, была, в отличие от мужа, немногословной. Когда летний зной начинал спадать, она к месту дедовой рыбалки приводила видавший виды немецкий велосипед с прочно прикрепленной к багажнику сапеткой. В ней под слоем шелковистой зеленой травы лежала еда для деда и его неизменного спутника Руша я — небольшого черненького кобелька с белой грудкой и такой же беленькой мордочкой. Забрав продовольствие, дед аккуратно укладывал в сапетку пойманную рыбу и тщательно укрывал травой. Затем баба Маша уводила старый велосипед в рабочий поселок, где хозяйки охотно раскупали у нее живых, еще трепещущих крупных, толстоспинных коропов. В седло же она не садилась никогда.
На еду дед был не очень охоч, но курево у него словно улетучивалось. Тогда он ужасно мучился, и если у кого-то рядом были часы, поминутно спрашивал время в ожидании прихода бабы Маши. А когда было совсем невтерпеж, просил закурить у соседей. Причем, делал он это крайне неохотно. Рыбаки, делясь со стариком куревом, подтрунивали над ним и часто заставляли «отрабатывать» байками, на которые дед по праву считался непревзойденным мастером. Мальчишки обожали слушать дедовы байки, старались их запомнить как можно точнее и потом вечером, подражая дедовой лексике и говору, пересказывали во дворе или дома, вызывая восторг своих собеседников.
Лексика деда Гордея была своеобразной и всем казалась забавной. Ребятня часто задавала ему какие-нибудь вопросы лишь для того, чтобы только послушать, как говорит дед Гордей. А уж если он рассказывал очередную байку…