Юлия. Ну, так значит, он разбирает, кто должен быть последними…
Кристина продолжает. …и легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Божие. Так-то, Фрёкен! Ну, а я пока пойду — одна, и по дороге скажу конюху, чтобы он не отпускал лошадей в случае, если кто захочет уехать до возвращения графа. До свиданья! Уходит.
Жан. Чёрт побери! — И всё это из-за чижика!
Юлия устало. Оставьте чижика в покое! — Видите вы какой-нибудь выход, какой-нибудь конец всему этому?
Жан сердито. Нет!
Юлия. Что бы вы сделали на моем месте?
Жан. На вашем? Подождите? Как аристократка, как женщина, как — согрешившая! Не знаю — да! Я знаю что!
Юлия берет бритву и делает движение. Вот так?
Жан. Да! Но я, я бы этого не сделал — заметьте! И в этом разница между нами!
Юлия. Потому что вы — мужчина, а я — женщина? Так в чём же тут разница?
Жан. Да та — что — бывает между мужчиной и женщиной!
Юлия берет бритву в руки. Я хочу, сделать это! Но не могу! Мой отец тоже не мог, когда он должен был это сделать.
Жан. Нет, он этого не должен был делать; он должен был сначала отомстить за себя!
Юлия. А теперь мстит опять моя мать, через меня!
Жан. Разве вы не любили вашего отца, Фрёкен Юлия?
Юлия. Да, безгранично, но я и ненавидела его в то же время! Должна была ненавидеть, сама того не замечая! Но он сам воспитал меня в презрении к моему полу, к полуженщине и к полумужчине. Кто виноват в том, что случилось? Мой отец, мать, я сама, я сама? Разве у меня нет ничего своего? У меня нет ни одной мысли, которая исходила бы не от моего отца, ни одной страсть, которая была бы заимствована от моей матери — а самое последнее открытие, — что все люди равны — получила я от моего жениха, которого за это считаю негодяем! Как же это может быть моей собственной виной? Сваливать вину на Иисуса Христа, как это делает Кристина — нет, для этого я слитком горда и слишком умна — благодаря наставлениям моего отца. — И что богатый не может войти в Царствие Божие — это ложь, и сама Кристина, кладущая деньги в сберегательную кассу, наверное туда не попадет! Чья же вина? Какое нам дело, чья вина! Я одна должна отвечать и за поступок и за последствия…
Жан. Да, но…
Звонят громко два раза.
Юлия вздрагивает.
Жан переменяет быстро сюртук. Граф дома! Подумайте только, если Кристина — Идет в глубь сцены к разговорной трубе, стучит и прислушивается.
Юлия. Теперь уж он, наверное, побывал около письменного стола?
Жан. Это — Жан, ваше сиятельство! Слушает; слов графа не слышно. Так точно, ваше сиятельство. Слушает опять. Слушаюсь, ваше сиятельство. Сию минуту! Слушает. Слушаю, ваше сиятельство! Слушает. Да! Через полчаса.
Юлия боязливо. Что он сказал? Господи, что он сказал?
Жан. Он требует через полчаса свои сапоги и кофе.
Юлия. Итак, через полчаса! Ах, я так устала; я ничего не могу ни раскаиваться, ни бежать, ни оставаться, ни жить, ни — умереть! Помогите мне! Приказывайте мне, и я буду послушна, как собака! Окажите мне последнюю услугу, спасите мою честь, спасите его имя! Вы знаете, чего я должна хотеть, но не хочу… Захотите этого и прикажите мне исполнить это!
Жан. Я не знаю — теперь я тоже не могу — я сам не пойму. — Точно благодаря этой ливрее, — я не могу вам ничего приказывать — а после того, как граф говорил со мной — я не могу вам точно объяснить — но — ах, это прирожденное лакейство, сидит во мне! Я думаю, что если бы граф теперь пришел и приказал мне перерезать себе горло, я бы тотчас же сделал это.
Юлия. Вообразите тогда, что вы — он, а я — вы — Ведь еще недавно вы так хорошо играли вашу роль — когда вы стояли предо мной на коленях — тогда вы были рыцарем — или — вы никогда не были в театре и не видали магнетизера?
Жан делает утвердительное движение.
Юлия. — Он говорит медиуму: возьми метлу — и тот берет; он говорит: подметай — и тот подметает…
Жан. Но тогда медиум должен спать!
Юлия в экстазе. Я уже сплю — вся комната как дым, передо мною, а вы как железная печь… похожая на дутого в черное господина в цилиндре — и ваши глаза горят, как уголья, когда пламя гаснет, — а ваше лицо кажется белым пятном из золы — солнечный луч достигает до полу и освещает Жана, — так тепло и хорошо, — она потирает руки, как будто грея их перед огнем, — так светло — и так тихо!
Жан берет бритву и кладет ей в руку. Вот метла! Иди, пока тут светло — в амбар — и… Шепчет ей на ухо.
Юлия приходя в себя. Благодарю! Теперь я иду на покой! Но скажите мне еще раз — что первые будут тоже участниками в милости Божьей. Скажите мне, хотя бы вы и не верили в это.
Жан. Первые? Нет, я не могу! Но подождите — Фрёкен Юлия — теперь я знаю! Вы не принадлежите более к первым, потому что вы среди — последних.